Здравствуй, дорогой всяк!

( Read more...Collapse )

Две новости.

Во-первых, назвали место и время презентации детектива "Человек из дома напротив".

Во-вторых, я купила и опробовала в деле микроволновку, о который вы мне надавали тысячу советов.

По презентации: ближайшая суббота, 6 июля, 15.00, Библио-глобус на Лубянке. Вход свободный, жду всех с радостью.

В издательстве изготовили чудный плакатик, где я похожа на кого угодно, только не на себя.



Теперь про микроволновку.
Едва ли не самый частый комментарий был: если до сих пор вы обходились без нее – она не нужна.
Что я должна сказать, друзья мои. Очень печально, что я обходилась без нее. Я приготовила бы массу вкусных блюд, я чаще ела бы любимый винегрет, и рыбу, и овощи.

Что в моём случае разошлось с опытом комментаторов:

"Есть разница во вкусе разогретой на сковороде и в СВЧ-плите" – нет, у меня не так. Разогретые с маслом блинчики вкуснее из микроволновки. Суп – из микроволновки. Если на плите я периодически забывала о кастрюле и перегревала фаршированные перцы, с микроволновкой такой проблемы нет: раз и навсегда установив, сколько времени нужно на разогрев двух штук, я получаю ту температуру, которую хочу.

"Берите с самыми простыми функциями, сложными пользоваться не будете "– пользуемся. Разные режимы разморозки для рыбы, например, и для ягод. Отдельный режим для гречки. И так далее.

"Рис и гречку в ней не сделать" – сделать. Рассыпчатые рис и гречка получаются таким образом: насыпали-залили-посолили-накрыли-поставили. вынули. Никаких предварительных замачиваний, никаких "вытащите в середине приготовления и помешайте".

"Она сушит блюда" – не сушит. Возможно, причина в том, что по умолчанию я все разогреваю под крышкой – большой пластиковой полусферой. Рис с креветками за две минуты уже на тарелке.

Время от запроса ("Мама, я хочу обедать") до его выполнения ("Еда на столе") составляет в среднем от трех до четырех минут.

"Внутри будет пахнуть продуктами, сложно отмывать микроволновку" – не будет, не сложно. Микроволновку я за два месяца использования не мыла ни разу. Иногда проветриваю в течение пяти минут после ароматной еды, и этого достаточно. Видимо, запахи скапливаются в крышке – вот ее отмываю.
На отваривание одной порции равиоли на плите уходит тринадцать минут: вскипятить воду в кастрюльке, бросить равиоли, проварить минуты три, остудить + три минуты на мерзкое отмывание кастрюли.
В микроволновке на приготовление той же порции уходит четыре минуты тридцать секунд. В тарелке. Сразу. И помыть тарелку – тридцать секунд.

НО: что было куплено к ней сразу же:
– пресловутая пластиковая крышка-сфера. Ею накрывается по умолчанию все, кроме того, что уже живет под своей крышкой.
– три стеклянные бадьи разных размеров, продававшиеся под названием "салатники". У всех салатников крышки с дырками, у одного – фабричного производства, а два других были проткнуты острыми предметами (в трех местах).
– несколько керамических мисок и плоских тарелок из чисто белого фарфора, на которых было отмечено, что они годятся для СВЧ.

Минусы: омлет не получается. Я попробовала четыре раза – у него отчетливый привкус резины и очень странная консистенция.
Ещё минус: большую порцию риса не сделать. Выкипает и убегает. У меня получается сварить максимум стаканчик.
Не минус, но нужно иметь в виду: блюда легко пересолить. Надо приспосабливаться.


Я не пытаюсь опровергнуть все критические высказывания, касающиеся микроволновок. Я лишь хочу показать, что в моем случае они не сработали.

Что осталось под большим вопросом: польза-вред от еды из СВЧ. Я пыталась почитать аналитические статьи на эту тему, но нашла какие-то спекуляции, причем как в ту, так и в другую сторону. Жаль, что мне не хватает знаний, чтобы разобраться самой. Аргумент "наши собаки из СВЧ не едят" видится мне не достаточным для того, чтобы делать выводы.

Рекомендации: никаких. Слушайте своё сердце!
И спасибо всем за рецепты в прошлой теме ). Ребёнок навострился печь кекс и ест его в минуты мечтательной грусти.

Начало – здесь
Продолжение – здесь


1
...Я очнулся в троллейбусе – словно вынырнул из сна. Снилось что-то важное. Но я совершил ошибку: пытался резко вытащить увиденное из памяти. В этом отношении сны подобны ящерицам: они не терпят, когда их грубо хватают, и оставляют ловцу лишь мертвый хвост.
За окном подпирала небо гигантская башня Триумф-Паласа. Я был в хорошо знакомом районе, на Соколе.
Как меня сюда занесло?
Прошлое выплывало обрывками, словно лоскуты размокшей газеты, которые проносит течением мимо потерпевшего кораблекрушение. Я мог прочесть лишь отдельные фразы.
Как я выбрался из квартиры? Помню, что дверь удалось выбить.
Голова болела так, словно накануне ее использовали вместо мяча в футбольном матче. Я пощупал лоб справа – ох и шишка! Кто-то ударил меня над виском... Если я напрягусь, смогу вспомнить его лицо.
Как я оказался в троллейбусе – вот вопрос.
Очевидно, мне удалось избавиться от веревки. Я сбежал – откуда? когда это произошло? – и зачем-то сел в троллейбус, идущий... Идущий куда?
Что это за маршрут?
– Шестьдесят пятый, голубчик, – ласково ответила сидящая рядом женщина, и стало ясно, что я говорил вслух.
Итак, я приближаюсь к метро «Аэропорт». Или, если посмотреть с другой стороны, я уезжаю из Серебряного Бора.
Мелькали осенние деревья за окном, гудели машины, и движение понемногу убаюкивало меня. Как хорошо сидеть, уставившись в окно, и ни о чем не думать. Даже грубая тяжесть в затылке понемногу отпускала.
Яснее всего из случившегося за последние дни я помнил пять фотографий в подвале коттеджа.

2
Мы познакомились на третьем курсе, когда в институте организовали театральную студию «Дикий Шекспир». Я заглянул туда исключительно из-за вычурного названия. Ставили вовсе не Шекспира, а неизвестную мне современную пьесу, из которой я запомнил только две строки.
– Водка ждёт, электричка на Петушки отправляется, кабельные работы подождут, – громко объявлял парень, балансируя на стуле как акробат.
– Революции — полтинник, гражданам — юбилейный рубль, – отзывалась девушка в папахе. Папаха ей очень шла.

Акробата я узнал сразу: Артем Матусевич, мажор и удачливый засранец.

Я терпеть его не мог. Он поступил на юридический, не прикладывая никаких усилий, а я год штудировал учебники и на экзаменах так потел от ужаса, что отсыревала даже пачка сигарет в моем кармане. У него всегда водились свободные деньги, а я целое лето подрабатывал в баре, куда он заваливался с приятелями. Три «Зеленых Веспера»! Рецепт для неудачников: взбейте в шейкере абсент, водку и джин, а на чаевые купите домой обезжиренный творог. Пару раз я едва удерживался, чтобы не прилепить с размаху сторублевку к его загорелому лбу.
Матусевич видел меня за барной стойкой четыре раза в неделю на протяжении двух месяцев. Думаете, он хоть раз узнал меня?
Черта с два.

Говоря начистоту, потому мне и хотелось швырнуть чаевые в его самодовольную морду – чтобы он наконец посмотрел НА МЕНЯ, а не на шейкер.

Определенно, мне нечего было делать в «Диком Шекспире». Я направился к выходу и вдруг услышал за спиной:
– Подожди!
Я недоверчиво обернулся.

Матусевич махал рукой, явно приглашая меня к сцене. От него можно было ожидать чего угодно, и первым моим порывом было побыстрее свалить оттуда.

Самолюбие пересилило страх. Я подошел, стараясь сохранять независимый вид.
– Нужен писатель-пешеход, – сказал Артем, сев на корточки на краю сцены, так что его лицо оказалось вровень с моим. – Третье действующее лицо. Лобана только на роли живодеров брать, а ты годишься, у тебя как раз типаж мрачного интеллигента. Может, попробуешь?
– Живодера тебе припомню! – громко сказал мордатый парень с первого ряда.
– Соглашайся! – поторопила девица. – Полчаса осталось до конца репетиции.
До меня дошло. Эти двое звали меня сыграть в пьесе.
– А режиссер кто? – туповато спросил я.
Оба засмеялись, но необидно.
– Я режиссер, – сказал Матусевич. – Давай, забирайся.

3
Спустя пару недель я рискнул спросить у Артема, отчего он позвал именно меня. Каждый день в актовом зале болтались студенты, наблюдая за репетициями. Кто угодно сгодился бы на роль.
– Ну-у-у, бурлак, ты даешь, – протянул Матусевич. Всех нас он называл бурлаками, кроме Любки. – Ты же уникум. Никто больше в этом городе не умеет готовить «Зеленый Веспер». Я, можно сказать, твой давний поклонник.
Если бы после этих слов Артем попросил меня набить морду декану, я не задумался бы ни на секунду.

Это было веселое время. Мы ставили любительские спектакли, и чем глупее они были, тем больше мы смеялись. Мы задирали друг друга. Матусевич придумал «Тайный клуб»: в институте мы делали вид, что нас объединяет только театральная студия. Артем от души развлекался всей этой дурацкой мистификацией.

В том, что случилось потом, были виноваты все мы. Но если б не изобретательность Осина, этот замысел не воплотился бы в жизнь.
После я спрашивал себя: как я мог пойти на такое? О чем я думал?
Честный ответ таков: я думал о том, что наконец-то обрел свой клан, стал частью братства. Артем твердил, что мы отличаемся от других, и я ему верил. Мы все ему верили.
В глубине души иногда шевелился червячок сомнения. Но в тот день, когда Матусевич поделился с нами своей идеей, меня охватила всепоглощающая детская радость. Я больше не был тем ребенком, которого не зовут погонять мяч во дворе. Меня взяли в игру.

[читать дальше]
4
Шубин учился на одном курсе с нами.
Шубин был невыносим.
Он был отличник, разумеется, и даже больше, чем отличник: зануда, знающий ответы на все вопросы и презирающий тех, кто не так умен. За его успехами стояла не одаренность, как у Матусевича, а унылая ежедневная зубрежка. «Пятерки зарабатывает железной задницей», – говорили про него.

Не могу припомнить, чтобы Шубин улыбался. Ухмылка и сардоническое подергивание углом рта – единственные доступные ему выражения радости. Он всегда одевался в черное, и плечи его всегда были обсыпаны перхотью, о чем он, разумеется, не знал. Смешайте гипертрофированное самомнение, заносчивость, молчаливую, но внятно излучаемую уверенность в собственной исключительности и упакуйте в безликий черный футляр. Вот вам портрет Шубина.

Прибавьте к этому, что он двигался как деревянный, постукивая тростью, и незрячее его лицо с поджатыми губами было обращено немного вверх.

В тот день первой парой стояла физкультура. Отзанимавшись, мы ввалились в лекционный зал, и Артем картинно опустился на пол: сраженный гладиатор, простирающий руки к толпе. Послышался смех.

Из-за шума и хохота никто не расслышал стук трости. Шубин аккуратно обошел сидящих, а Артем оказался у него на пути. Помню отчетливо: белая трость плавно идет вперед, точно нос ледокола, и врезается в копчик гладиатору.
Движение выглядело легким, но Матусевич взвыл от боли.
– У тебя глаза вытекли, что ли? – заорал он, подскочил и увидел слепца.
– Прошу прощения, – сдержанно сказал тот.
Артем открыл рот и закрыл.
– Да добей уж его, Шубин! – крикнули сзади. – Он все равно смертельно ранен!

Теперь засмеялись все. Глупая шутка разнеслась, как искра по сухой траве, и пожар запылал вовсю. Аудитория содрогалась от дружного скандирования: «У-бей! У-бей! У-бей!» Большие пальцы у всех опущены вниз: гладиатору Артему Матусевичу суждено погибнуть.
– Я еще раз приношу свои извинения, – невозмутимо повторил Шубин. Удивительно, но его негромкий четкий голос был прекрасно слышен во всеобщем обезьяньем гаме.
Матусевич сердечно улыбнулся.
– Ничего, брат, бывает. – Он обернулся к зрителям, широко раскинув руки. – Товарищи! Колизей закрывается на обед! Тушеную тигрятину можете получить в девятом секторе.

Он все-таки переиграл их. Добился, чтобы смеялись вместе с ним, а не над ним. Он снова был всеобщий любимец, душа компании, победитель, герой, золотой мальчик и баловень судьбы.
Мы расселись на последнем ряду.
– Синячина будет? – поинтересовался Борька Лобан, откусив от бутерброда.
Матусевич повернулся к нему все с той же застывшей на губах улыбкой. Долю секунды я был уверен, что Артем заедет Лобану в челюсть, и, кажется, Борька решил точно так же. Надкушенный бутерброд выпал из его руки, мелькнул ужас.
– Иди сюда, шкура! – Артем, уже искренне смеясь, обхватил его за шею и потер коротко стриженую голову. – Сам ты синячина серпуховская!

5
Лекции по истории отечественного государства и права читал профессор Варфоломеев. Стремительно, несмотря на грузность, взлетал на кафедру, орлиным взором окидывал студентов, прокашливался, засовывал в рот незажженную сигарету, хлопал себя по лбу, словно только что вспомнив о запрете курения в стенах института, и с трагическим видом нес в ладонях сигарету к мусорному ведру. Это представление повторялось перед каждой лекцией и называлось «похороны бычка».

Однажды Варфоломеев привычно прокашлялся, сунул руку в карман и... На лице его отразилось отчаяние. Кто-то из студентов не растерялся: молниеносно подскочил и протянул пачку. Лектор одобрительно шевельнул бровью, пожевал фильтр, метко забросил сигарету в ведро и раскланялся, сорвав аплодисменты.

Был он неряшлив и пузат, отличался язвительностью, порой переходящей в грубость, обладал широчайшей эрудицией и всем девушкам говорил «кудрявая моя». Студенты его боготворили.
Высшим комплиментом из уст Варфоломеева было одобрительное: «С вами интересно дискутировать, коллега!» Чаще всех это слышал от него Матусевич.

– До конца лекции осталась пара минут... Используем это время, чтобы перенестись в прошлое и чуть-чуть освежить ваши знания. – Варфоломеев широко взмахнул рукой. – Итак: вторая половина семнадцатого века. Принимается законодательный акт, определяющий контроль за качеством товаров, вводятся клейма и печати производителя. И, между прочим, этим актом запрещается погрузка и выгрузка товаров с кораблей в темное время суток, дабы ничего не проскочило мимо работников таможни – разумная мера, не правда ли?

В зале засмеялись.

– Наконец, этим актом были регламентированы общие правила уплаты пошлин для русских купцов. Вопрос очевиден: что это за акт и в каком году он был принят?

Матусевич поднял руку.
– Артем, прошу вас.
– Разумеется, это Торговый устав тысяча шестьсот пятьдесят третьего года, – уверенно ответил Артем и добавил с точно рассчитанной толикой притворной обиды: – Нам можно бы вопросы и посложнее, Илья Ефимович!
– Можно, – согласился Варфоломеев, – когда научитесь правильно отвечать на простые. Будут ли еще варианты?
Артем обескураженно уставился на него.
– Новоторговый устав, – послышалось из угла. Все обернулись. Я смотрел, как Шубин медленно поднимается с места. – Принят в тысяча шестьсот шестьдесят седьмом году. Разрабатывался при непосредственном участии Ордина-Нащокина, действовал почти целый век, до тысяча семьсот пятьдесят пятого, когда был заменен Таможенным уставом.
– Исчерпывающий ответ, коллега!

Варфоломеев слегка поклонился, хоть Шубин и не мог этого видеть. По бледному лицу слепого скользнуло подобие улыбки.

Когда все вышли, Артем подбежал к профессору, но Варфоломеев не дал ему заговорить.
– Привыкли, что сначала вы работаете на репутацию, а потом репутация работает на вас, – сказал он, глядя в сторону. – Уверены, что за предыдущие два года достигли многого и можете расслабиться. – Артем пытался что-то сказать, но профессор резким взмахом руки отсек его возражения. – Однако ваши знания поверхностны, мой дорогой. Сегодня вы уверенно сели в лужу, а через пять лет пополните ряды высокооплачиваемых невежд.
– Илья Ефимович...
– Не терплю шапкозакидательства, – отчеканил Варфоломеев и ушел.

Лобан исчез: крестьянская смекалка подсказала ему, что после серьезного промаха лучше до поры до времени не показываться на глаза Артему. Эмиль увязался за Сенцовой (Люба не выносила профессора и называла его жирной шовинистической свиньей). Мы стояли вдвоем на кафедре, и я не знал, что сказать.
Было бы куда легче, если бы профессор отчитал меня, а не его.

То, о чем я назавтра даже не вспомнил бы, Артем переживал как публичное унижение. Мне было невыразимо жаль его! Однако я, стыдясь самого себя, не мог не испытывать чувства превосходства над моим другом с его обостренным чувством собственного достоинства. Стоят ли переживаний смешки однокурсников? А для него это было торжество черни над поверженным гением, не меньше.

Начало – здесь

3
Сказать, что я изумился, – значит ничего не сказать. Кюветы, фотоувеличитель в углу – совершенно такой, как был у меня, когда в юности я увлекался фотографией и сам печатал снимки; бутылки с реактивами, воронки и мензурки; наконец, светильник с красным фонарем... Я оказался в любительской фотолаборатории.

Но не оборудование поразило меня, а глянцевые листы, приколотые к пробковой доске над столом.

Это были репортажные снимки. Четыре снимка, сделанные не меньше десяти лет назад. Я так уверенно определяю срок, потому что с первого взгляда узнал людей, пойманных камерой.

Артем Матусевич.
Эмиль Осин.
Борька Лобан.
Люба Сенцова.
Мои сокурсники, с которыми я водил дружбу во времена студенчества!

И все они были мертвы.

[читать дальше]
Не на фотографиях, нет. Там, в черно-белой реальности, они были живы и совсем молоды. Третий курс? Четвертый? У Любки короткий ежик на голове: значит, третий. К началу учебного года она побрилась налысо, а любопытствующим и острякам заявляла, что проходит курс химиотерапии. Я бы побоялся шутить такими вещами, но Любке было начхать. Волосы у нее росли быстрее, чем трава по весне, и к концу сентября она уже пользовалась расческой, а те, кто поверил в ее выдумку, плевали ядом ей вслед.

Эмиль был сфотографирован в кафе, Матусевич – за рулем своей «тойоты», насупившийся Борька курил возле факультета, а Сенцова переходила улицу, глядя чуть мимо фотографа. Казалось, еще немного, и насмешливый взгляд упрется в меня, рассматривающего ее спустя восемь лет после того, как нога в черном мартинсе ступила на зебру.
Никого из них не осталось в живых. Я слышал, что Любка ввязалась в пьяную драку, а Осин сломал себе шею, свалившись в неогороженную яму, оставленную строителями. Про Артема толком не знаю – кажется, сердечный приступ. Борька Лобан утонул.

И вот они здесь, передо мной, на стене подвальной комнаты, в доме, где я оказался по чистой случайности.

Этого просто не могло быть.

Я взлетел по лестнице и обежал комнаты, заглядывая под кровати и в шкафы. Кто-то был здесь, в моем коттедже. Кто-то распечатал и повесил фотографии моих покойных приятелей, и произошло это недавно – поверхность двух кювет была еще влажной.

4
Рытвин ответил на мой звонок почти сразу.
– Никита! Рад слышать. Неужели сдал мою халупу? Я надеялся...
– Илья Евгеньевич, – перебил я, – у кого еще есть ключи от вашего дома?
– Э-э-э... Ни у кого! Только у нас с тобой.
– Не может быть! Вспомните, пожалуйста!

Я выдумал потенциальных клиентов, которые пожелали осмотреть подвал, а там неожиданно для всех оказалась лаборатория. О снимках на пробковой доске упоминать не стал.

– Это какая-то глупость, ей-богу, – с искренней, как мне показалось, растерянностью, сказал Рытвин. – Что за лаборатория? Я не фотограф. Ник, ты не бухой ли, часом?
– У кого еще есть ключи? – настойчиво повторил я.

Однако Рытвин стоял на своем. В конце концов он, похоже, решил, что это какой-то розыгрыш, и, благодушно похохатывая, повесил трубку.
А я остался в доме с фотографиями, которым неоткуда было здесь взяться.

У меня не имелось логического объяснения происходящему. Какой-то иррациональный страх мешал вновь спуститься в подвал; я запер верхнюю дверь, за которой начиналась лестница, и в совершенном смятении вернулся в свою обжитую комнату.

Два часа спустя электричка «Москва – Владимир» увозила меня из города. Я ехал к Тане. Моя прекрасная сестра – воплощенное благоразумие, и если кто и мог рассеять этот морок, то лишь она.

5

Вернулся я спустя четыре дня, совершенно успокоившийся. Таня убедила меня, что это недобрый розыгрыш хозяина, который, несомненно, навел обо мне справки, прежде чем передавать ключи от своего дома, и развесил в подвале фотографии, позаимствовав их у кого-нибудь из моих бывших сокурсников. Вряд ли он догадывался, какая участь постигла моих приятелей. Странная жестокая мистификация – только и всего.

Я напомнил сестре про кюветы. Она пожала плечами: должно быть, они были наполнены водой и за несколько месяцев высохли не полностью.

О женщина, оплот здравомыслия! О ясный практический ум! Я вошел в дом, весело насвистывая, как человек, которому сделали прививку от нелепых страхов. Отличный день! Мне даже удалось забежать на ипподром и посмотреть заезд. Бегущие лошади – невероятное зрелище. Именно то, что требовалось, чтобы окончательно прийти в норму.
Не стоило устраивать в подвале мемориал моего студенческого прошлого. Я неторопливо спустился, чтобы забрать снимки.

Распахнулась дверь, вспыхнул свет, и мне бросилось в глаза, что фотографий стало пять.

На пятом снимке был я.

6
Не помню, как швырял вещи в сумку. Мое первое осознанное воспоминание – тяжелый ключ, который подпрыгивает в моем кулаке, точно упрямое живое существо, не желающее лезть в замочную скважину.

В конце концов я просто сунул его в карман. Пусть в этот проклятый дом заходит кто хочет! У меня стучали зубы. Бежать! Бежать к сестре, в гостиницу, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Я вцепился в сумку и кинулся к дороге, но тут за моей спиной приглушенно зазвонил телефон.

Я забыл на столе свой сотовый.

Я стоял и слушал, как он надрывается, – старый телефон с царапинами на корпусе, служивший мне верой и правдой последние пять лет, – и понимал, что без него уходить нельзя. И дело даже не в том, что мне необходимо постоянно быть на связи, нет. Просто это было как... как оставить врагу свой талисман.

Фотографии смеющейся сестры, глупое селфи в кинотеатре, номер Алисы, ее сообщения, которые я так и не стер...
Нельзя все это бросить.

Я поставил сумку на землю, быстро зашел в дом, схватил надрывающийся телефон, увидел незнакомый номер на экране, подумал: «Спамеры, мать их!» – а в следующую секунду меня ударили по голове и я провалился в темноту.

Тем временем "Человек из дома напротив" приехал в книжные магазины (крики "ура", "да здравствует" и всеобщее ликование)

Где точно есть:

– в Лабиринте
– в Читай-городе
– на Литресе
(традиционно в предзаказе, будет через месяц)
– в Московском доме книги
– в книжном магазине "Москва"

А на "Озоне" нет пока. Безобразие.

1

Я знаю, с чего все началось. Камера наезжает, камера берет крупный план: ключ в руке, замочная скважина. Темный дверной проем. Изнутри тянет холодом. Все дома, где давно никто не жил, пахнут одинаково.

Вот он, поворотный момент моей биографии: первое октября.

В этот день я нарушил закон.[читать]
Две спортивные сумки и офисное кресло – с этими пожитками я переехал в коттедж. Больше у меня ничего не было.

Сильнее всего я цеплялся за кресло, хотя, видит Бог, в новом доме хватало стульев и диванов. С первого октября я стал королем, владения мои были необъятны – триста квадратных метров полезной площади! Но я перевез туда свой потертый трон, символ не совсем утерянной власти над самим собой, мое транспортное средство в светлое будущее – на четырех колесиках, из которых одно постоянно заедало. Человека, у которого есть офисное кресло, нельзя назвать совсем уж пропащим.

Сколько дней назад это случилось? Хотелось бы мне знать! Я сижу на полу в незнакомой комнате, на картонке передо мной миска с водой. Рук не чувствую: кажется, связаны. Единственное окно небрежно заклеено малярным скотчем, сверху сквозь узкую полосу пробивается свет.

За дверью кто-то ходит.

Десять минут назад я пытался позвать на помощь, но сумел издать только жалкий писк: «Мама!» – как ребенок, испуганный ночным кошмаром, но знающий, что мать в соседней комнате: она придет, успокоит его и прогонит черных тварей, гнездящихся под кроватью.

Мама давно умерла. Я здесь один, перед железной миской, в которой отражается мое перекошенное лицо. Нет, все началось не первого октября. Раньше.

2
Из съемной квартиры меня выставили. На лестничной клетке, где я притулился, возник откуда-то черный кот с круглой сытой рожей и запрыгнул на подоконник. Так мы и сидели: домашний кот и бездомный я. Будущее представлялось мне заброшенным тоннелем метро, по которому я бреду, пока других пассажиров уносит в выбранном направлении поезд с кондиционером и бесплатным вай-фаем. Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – «Начало Семейной Жизни». За ней «Ипотека» – проскочить бы ее побыстрей! – и «Карьерный Рост» (платформа справа).

А у меня ржавые рельсы и полная неизвестность впереди.

Я погладил кота. И вдруг из темноты мне навстречу выступил в ореоле слабого света Илья Евгеньевич Рытвин.

Рытвин появился в моей жизни чуть меньше года назад. Один из тех людей, которые везде и со всеми ведут себя как со старинными приятелями; эта манера заставляла меня чувствовать себя не в своей тарелке. Он переезжал во Францию, а свой дом в Подмосковье хотел сдать на длительный срок. Ему посоветовали меня – вот и вся история.

Он не назвал рекомендателя. Но я был так счастлив внезапно свалившейся работе, что не стал допытываться. Рытвин вручил мне необходимые документы и отбыл, сообщив напоследок, что не собирается меня контролировать.

Вскоре стало ясно, что радоваться нечему. Двадцать километров от кольцевой; коттеджный поселок; большой одноэтажный дом. Вокруг – ничего. Ни озер, ни леса, ни захудалой речушки: бескрайнее голое поле, а на нем жмутся друг к другу дома, как испуганные дети. Очень странное место! Впрочем, за два года я насмотрелся на странные места, которые люди выбирали себе для жизни.

Но рытвинский дом никому не подходил.
Спустя полгода я мог лишь молиться о том, чтобы пришел дурак с деньгами, которого соблазнили бы двадцатиметровая кухня, три санузла и утепленная мансарда.

Что ж! Мое желание сбылось, хоть и в несколько извращенной форме.
Здравствуйте. Меня зовут Никита Сафонов, я дурак без денег. И я тот человек, который поселился в доме Рытвина.

В чужом доме.

На двадцатиметровой кухне я заваривал «Доширак». Санузлами пользовался поочередно, назначив утренний, дневной и вечерний. Протирал влажной тряпкой единственную полюбившуюся мне вещь, реликтовое чудовище: огромный дисковый ретро-телефон, на вид годов эдак двадцатых, с тяжелой трубкой, напоминавшей шланг для душа, и буквами от А до Л во внутреннем круге. В подвал не спускался до того самого дня, когда...

Но об этом позже.

Утром я пешком шел до станции. Автобус вез меня по пробкам в Москву. Я глазел на желтеющие деревья, на девушек в ярких куртках и размышлял о том, что для неудачника я не так уж плохо устроился. Какая-нибудь работенка да подвернется. Мне требуется не так уж много: перезимовать, подкопить денег и вернуться к нормальной жизни.

Последний год слился в нескончаемый день дохлого сурка. А здесь я наконец-то ожил.

Соседям я хотел представиться сторожем, однако никто не проявил ко мне интереса. Единственный, кто заглядывал в гости, – чей-то полосатый котяра, наглый и ласковый. Он готов был продать восемь жизней из девяти за быстрорастворимую лапшу, и время от времени я угощал его. В благодарность он оставлял на крыльце задушенных мышей.

Если утром ты находишь на перилах бездыханного грызуна, не торопись возмущаться. Подумай о том, что кто-то заботится о тебе.

Лишь одно беспокоило меня – человек из дома напротив.

Двухэтажный дом белел за кованой оградой, вблизи от дороги. Возвращаясь из города, краем глаза я замечал, как кто-то перемещается по первому этажу, явно следуя за мной. Силуэт возникал в одном окне, в другом, в третьем... Я чувствовал на себе внимательный взгляд. Однажды я резко обернулся, и обитатель коттеджа исчез. Он не особенно таился, но и не желал, чтобы я рассмотрел его.

Когда это повторилось на седьмой день, я свернул с дорожки, перемахнул через невысокое ограждение и позвонил в дверь. Мне показалось, внутри слышны приглушенные шаги. Но никто не открыл.

Вечером десятого октября я бессмысленно бродил по комнатам и вдруг решил спуститься в подвал. Зачем? Не могу сказать наверняка. Меня взволновала случайная встреча с давним знакомым, которого я считал умершим, а потом я заскучал и от скуки решил осмотреть свое временное пристанище.

Подвальное помещение оказалось закрыто. Я растерялся. Стоя на освещенной лестнице с бесполезным тяжелым фонарем в руке, я зачем-то постучал по двери и прислушался, словно мне могли ответить изнутри.

Для чего запирать подвал?

Долю секунды я колебался, не повернуться ли мне и не уйти, выкинув из головы железную дверь и то, что за ней скрыто. Поступи я так, моя жизнь сложилась бы иначе, и я не сидел бы сейчас на холодном полу перед миской с водой. Но любопытство пересилило. Я поднялся наверх, обыскал холл и в глубине выдвижного ящика нашел ключ.
Отперев дверь, я постоял, собираясь с духом, и толкнул ее, стараясь казаться уверенным неизвестно перед кем. Студия для съемок порнографических фильмов? Коллекция оружия? Склад героина? Труп? Я принюхался. Пахло только пылью и чем-то химическим, очень знакомым. Я обругал себя идиотом, сообразив, что ни один человек в своем уме не станет сдавать дом с трупом в подвале, разве что у него на редкость специфическое чувство юмора.

Я включил свет и вошел.

(продолжение следует)

Я обещала рассказать про обложку к тому детективу, который вот-вот должен выйти.
Обложки к последним книгам делает прекрасная художница Катя Белявская (плюс дизайнер издательства, разумеется). На практике это выглядит так: ещё до того, как сдать книгу, я обсуждаю с художницей сюжет и мы вместе продумываем, что должно быть отражено на обложке. По итогам обсуждения Катя делает карандашный эскиз, и если нам обеим он нравится, начинает работать над рисунком.
К книге "Кто остался под холмом" нам нужна была щука, из спины которой вырастает сказочный город, и золотые рыбки.
Вот, что получилось в итоге:
[щука и город]





Когда мы начали обсуждать новый детектив, я знала, что на обложке должна быть канарейка и какое-нибудь жутковатое существо. Змея? Очень уж страшно. Мерзкая жаба? Жабы редко бывают мерзкими, они вообще прекрасны в большинстве своём. Крыса? С крысой обложка тоже получалась жутковатенькая.

И тут выплыл крокодил.
Отлично! Крокодил, канарейка... Нам нужен был кто-то третий, кто бы их объединял. По сюжету подходит мотылёк – так канарейка и крокодил оказались вписаны в крыло мотылька.

Вот как выглядел набросок:

[набросок]


Он нас устраивал, и набросок превратился в рисунок:

[рисунок]


На этом бы нам и успокоиться. Но тут ВНЕЗАПНО я вспомнила, что вообще-то у книги, кроме сюжета, есть ещё и название. Оно приколочено к этому детективу намертво, и было совершенно немыслимо его поменять.

Детектив называется: "Человек из дома напротив".

Мы с Белявской озадаченно крякнули. Человека в нашей обложке не было вовсе. Она никак, совсем никак не пересекалась с названием.
Меж тем времени на переделку не оставалось – это во-первых, и мне нравилось то, что у нас уже есть, – это во-вторых.

Пораскинув мозгами, решили вместо человека изобразить скелет. Катя вписала его в тельце мотылька.
Получилось очень мило – и смешно, но история у меня не смешная, а жутковатая. Скелетик не годился.

[скелетик]


Тогда, отбросив человека, ухватились за дом – дом напротив. На другом крылышке мотылька появилось строение, совпадающее по цвету с крокодилом.

[дом напротив]

Все возликовали, осыпали друг друга цветами и сдали обложку вовремя. На этом сердце и успокоилось.
О том, как дизайнер "переводит" рисунок в обложку, расскажу как-нибудь в другой раз, а пока покажу то, что получилось. Если всё пойдёт как задумано, эта книга будет с десятого июня в магазинах.

[книга]

В воскресенье, в два часа дня, буду представлять её на Красной площади – в шатре номер пятнадцать (как звучит!), напротив Мавзолея (как звучит-2!). Приходите, буду очень рада! Правда, обещают грозу.

В Аптекарском огороде доцветают пионы каких-то невероятных размеров – огромные, каждый цветок с две ладони размером, с махровыми тычинками; никогда таких не видела. Я успела ещё на выставку сирени – подозреваю, она тоже скоро заканчивается, но пока в павильоне стоит прозрачный сиреневый аромат, и можно спокойно рассматривать кудрявые цветы, цветы с каемкой и цветы разных оттенков сиренево-голубого. Правда, в выходные приезжать лучше к открытию или хотя бы в первый час. Потом посетители начинают прибывать очень быстро. Насчёт будней не знаю, думаю, людей всё же меньше.
Удивительное место. Птицы поют, пахнет пионами, хвоей и горьковатой свежей травой. Под дубом ползает газонокосилка в виде гигантской божьей коровки. Молодой парень с младенцем на руках говорит в телефон:
– Да, мама, мы в Аптекарском огороде. Что? Нет! Нет! Мама, послушай – ЛИЗА ЗДОРОВА! Он не потому аптекарский!

Покажу несколько фотографий. Простите за телефонное качество: не взяла фотоаппарат, решив, что всё равно обещают дождь и не будет хорошего света, а вместо этого распогодилось.

Рододендроны. Цветут пышно, и их много, причём разных.

[посмотреть]



Пионовый куст. Собирается увядать, но даже упавшие на землю лепестки пахнут так, что хочется носить их с собой вместо духов.

[пион]


А это – в павильоне выставка сирени. Там душновато, но больше всего мешает не духота, а люди, постоянно делающие селфи на фоне цветов или фотографирующие друг друга. Причем не один снимок, не два, а на фоне каждой вазы.

[здесь нет людей, только сирень]







Там же угол с древовидными пионами. Похожи на гигантский белый шиповник.

[и на искусственные цветы из икеи]




Цветы в самом парке, идущие под кодовым название "что-то синенькое". Мой папа считает все подобные растения колокольчиками. Это прогресс: раньше они у него были эдельвейсами.

[эдельвейсы]





А вокруг пруда ходят жирненькие утки и выпрашивают еду у невест.

Я досмотрела "Игру престолов" (это трагедия), дописала и сдала книгу (это счастье), и теперь собираюсь показывать котиков и писать ерунду.
Кот Евсей Харитонович не то чтобы заматерел, но рожа у него всё отчетливее приобретает характерное для мейн-кунов разбойничье выражение.

Покажу в динамике.

Это котик четырёх месяцев от роду, только принесённый в дом. Выбор когтеточки оказался на редкость удачным: он сразу занял гнездо и с тех пор дрыхнет на всех четырех этажах, предпочитая верхний.

[посмотреть-1]





Вот, кстати, и оно. С него он научился свешивать голову подобно летучей мыши.

[посмотреть-2]



Зимний кот. Появились ЩОКИ. В глазах читается убеждение, что и стол – это часть его личного пространства. Ванну и туалет мы пока отстояли.
[посмотреть-3]




На этом снимке кот после вынужденного купания: он запрыгнул на кухонный стол, где стояла открытая банка с солеными огурцами, и макнул лапу в рассол. Должно быть, пытался вытащить последний огурчик. Был пойман, мыт и сфотографирован для карточки правонарушителя ("покушение на кражу").

[ужаснуться-4]




Тем временем Матвей живёт как обычно. Косплеит жабу:

[восхититься-5]




И изображает интеллигента, размышляющего о судьбе России. В действительности кот прикидывает, унести ли мочалку из кухни или из ванной (он питает к ним необъяснимое пристрастие).

[проникнуться-6]




И, наконец, свежее фото двух троглодитов. Матвей по-прежнему крупнее и тяжелее. Зато у Евсея Харитоновича воротник.

[позырить-7]

В конце марта повезло на пару дней попасть в Барселону. Времени было в обрез, и я пошла к тем достопримечательностям, которые мне действительно хотелось увидеть самой, а не потому что их предложил путеводитель. Первой была Саграда Фамилия.
Снаружи храм мне не понравился. Я, во-первых, недолюбливаю здания вида "башня из мокрого песка", а во-вторых, он оказался для меня визуальным винегретом, пожалуй, даже хуже: смесью винегрета и борща. Я вошла внутрь, и вот там у меня случился инсайт.

У меня открылись глаза на великого архитектора Антонио Гауди.

О, эти прекрасные арочные своды, подпираемые колоннами-деревьями. Свет, воздух, простор – и везде, куда ни посмотри, прекрасные высоченные стволы с расходящимися вверху могучими ветвями.

Вне всякого сомнения, архитектор Антонио Гауди был эльф.

Бог знает, как его забросило в Каталонию второй половины девятнадцатого века. Он дождался подходящей возможности – и начал строить здание, напоминавшее ему о золотых лесах Лотлориена.
Конечно, получилось не все. Там, где дело брали в свои руки люди, его гениальный замысел искажался. Но внутри он добился, чего хотел, и с грустной улыбкой наблюдал, как меняются лица входящих в храм. А ведь перед ними было лишь подобие того собора во славу вечности, который он хотел воздвигнуть; лишь бледная тень великих эльфийских дворцов.

Умер Гауди ожидаемо: его сбила варварская железная гусеница, ползущая по рельсам. Гнусный механизм, набивающий чрево людьми. Железные чудовища всегда были ему отвратительны.
Остался храм с бело-золотым лесом, безмолвно поющим о своем создателе, в который можно попасть за семнадцать евро. Или за двадцать пять, если без очереди и с аудиогидом. Аудиогид, кстати, отличный, Гауди бы понравилось.

[внутри]

(Автора фото не нашла, к сожалению)

Дорогие друзья, спасибо вам за поздравления! Простите, пожалуйста, те, кому не успела ответить. Я всё-всё-всё прочитала очень внимательно и всему-всему-всему очень порадовалась ).

В качестве послесловия к вчерашнему посту предлагается картина Давида Рейкарта "Крестьянка с кошкой".