Здравствуй, дорогой всяк!

( Read more...Collapse )

Купила два пальто, которые мне страшно не идут. Первое – как у Кэмбербэтча в "Шерлоке", если бы Кэмбербэтч был приземистым толстым человечком. В черно-белую дрисочку, сползает с плеч, и пуговица у него рассчитана на человека с большим животом, нависающим над ремнем брюк.

Второе еще хуже. Из "декоративного меха", но по факту – из короткого бежевого плюша. Кажется, из таких в своё время шили автомобильные чехлы для "девяток" (и непременно развесить монетки по периметру лобового стекла).

В этом втором чувствуешь себя так, словно ты Иона, которого проглотил кит, но Иона, давно мечтавший уйти от людей и посидеть спокойно в тишине, слушая шум моря где-то там, за пределами кита, погрузив ноги в теплую желудочную слизь (мне кажется, в чреве у кита непременно должна быть какая-то слизь).

Эта одежда перевела меня в разряд невидимых. Из относительно молодой женщины я превратилась в тетеньку неопределенного возраста, некрасиво одетую, прибавившую себе визуально с десяток кило. Когда в каком-то магазине, раздеваясь, чтобы примерить свитер, я сняла с себя пальто, консультант всплеснула руками и изумленно сказала: "Да вы худенькая!" В голосе ее звучало отчетливое неодобрение: вы же худенькая, отчего же вы так выглядите.

Это состояние очень комфортно и странным образом соответствует именно ноябрю (может быть, ещё февралю, но я не проверяла). Это нечто большее, чем просто удобная одежда. Это одежда, в который ты – другой, некрасивый и незаметный; фрагмент городского пейзажа.

Минусы, впрочем, тоже есть, и их предостаточно. Например, за последние две недели меня толкнули чаще, чем за предыдущие два года, а мужчины дружно разучились открывать передо мной двери магазинов и аптек. Пальто перенесло меня в какой-то маргинальный слой: уже не красивая женщина, которой приятно помочь, но ещё и не милая бабушка, которой помочь нужно.

В общем, это довольно занятный опыт преждевременного само-состаривания: социум мягко, но безжалостно отодвигает тебя на обочину, где ты косолапо плетешься вслед красивым длинноногим юным людям всех полов, кутаясь в своё пальто фасона "жирный шерлок робко прячет".

Кстати, может ли растолстеть Кэмбербэтч? По-моему, нет.

Еду обсудили, поговорим об одежде.
Меня вывел из себя магазин "Юникло".
Собственно, "Юникло" ни в чем не виновато. Оно продает теплые штаны, как раз такие, какие нужны мне на зиму: трикотажные, на искусственном меху. Я мерзну все шесть месяцев, начиная с ноября, и теплые штаны на искусственном меху мне совершенно необходимы.
Однако продаются они, вот сюрприз, в мужском отделе.
И казалось бы, в чем проблема: заходи в мужской отдел и покупай искомое. Однако в моем представлении дело выглядит так: "Юникло" позаботилось о мужчинах; оно подумало о том, что им будет тепло и уютно гулять, например, с пуделем, или ходить в магазин через сугробы, или просто шататься по парку в минус двадцать семь.
Женщинам же искусственный мех и свободные фасоны ни к чему. Женщины могут обойтись обтягивающими штанишками вида "сиротка Хася".
Ах да, и еще для женщин в этом сезоне продаётся утепленная ветрозащитная юбка. Отличная вещь, давно такую ищу: стеганая, с подкладкой из флиса. Длина – выше колена. Утепляйся, женщина!
Про рубашки нормального фасона и хорошей плотности ткани, которые можно купить только в мужских отделах, даже начинать не буду.
Но вот мех на штанах, вернее, его отсутствие – это уже оскорбительно.
Кстати, я их примерила. Мне-то, конечно, придется носить эти штаны за отстутствием альтернативы, но вообще на женских фигурах смотрятся они предсказуемо плохо.
На мужских, впрочем, тоже. Все желающие могут в этом убедиться, пройдя по ссылке

Наловчилась стремительно и весело печь банановый кекс по рецепту Чадейки (ссылка). Две недели экспериментировала чуть ли не каждый день. Добавляла больше бананов. Половину муки заменяла орехами. Пропитывала соком лайма пополам с медом. И каждый раз говорила себе, что я пеку лишь потому, что бананы перезревают быстрее, чем мы успеваем их есть (а если купить связку поменьше, то кому-нибудь обязательно не хватит). Если задуматься (говорила я себе), я делаю благое дело: не выкидываю продукты, а даю им в кексе вторую жизнь. Разве хотели бы переспевшие бананы закончить свои дни в мусорном ведре? Отнюдь. Они мечтали слиться со взбитыми яйцами, маслом, сахаром и орехами.

Так я развлекалась две недели. Затем что-то подтолкнуло меня встать на весы.

Посмотрев на результат, я сказала себе, что время осенней выпечки закончилось. И строго наказала всем домашним не покупать лишних бананов.
Прошло три дня.

Вчера в магазине я рассеянно набрала продукты и лишь за кассой, уже расплатившись, обнаружила в своей корзине четыре отличных перезревших банана. Подсознание, очевидно, рассуждало так: вот я возвращаюсь домой, а дома – хоп! – бананы. Ба! Что же с ними делать? Не выкидывать же.

Занятно наблюдать, как мы обманываем сами себя. Я даже не помню, как заходила в отдел с фруктами. "Они-сами-появились-я-тут-совершенно-ни-при-чем".

ЗЫ: кекс испекла, конечно. Опять отличный. Что ж такое. 

Поскольку книгу я сдала и она должна скоро выйти, с чистой душой показываю, как мы с Катей Белявской придумывали для нее обложку.

Факт номер один: Катя любит рисовать рыб.
Факт номер два: детектив называется "Самая хитрая рыба".
То есть с объектом изначально всё было ясно.
Поэтому, несколько внезапно, на первом варианте обложки возникла лиса.
Эскиз мне очень нравился. Лиса была веселая, хитрая, и она явно наслаждалась ситуацией.

[черно-белый эскиз лисы]




Однако, подумав, решили от нее отказаться. Во-первых, лиса появлялась не так давно – в "Следе лисицы на камнях". Там она и в названии, и на обложке. Во-вторых, она слишком дерзкая. А нам нужна была сообразительная, но уязвимая рыбка, которую любая зубастая тварь в пруду может обидеть – если доберётся до нее.

Отвергнув уклейку и плотву, остановились на самой очевидной.

[очевидная]





Из нее вырос эскиз. Вот она, умная, прячется под корнями дерева.

[прячется и смотрит]



Собственно говоря, по предыдущей картинке ясно, что основная работа к этому моменту уже сделана. Нам не пришлось прыгать десять раз по одному метру – мы сиганули один, но на десять. Потому что на эскизе видны все ключевые моменты: рыбка, прячется, умная, в корнях. А главное, корни – они же и дом.
Для меня это было важно. Это фактически буквальная иллюстрация к тексту, игра, которую до поры до времени понимаю только я.

Некоторое время спорили насчет цвета. На этом этапе золотая рыбка утратила видовую принадлежность, поскольку перестала быть золотой, зато обрела нежный голубой в пятнышках окрас. Пытались делать ее серебристой, но она смотрелась тускло, а красный был слишком агрессивен.

[посмотреть]



Оставалось довести малютку до ума. Так у нее появилась еще одна важная деталь:

[деталь]



И, наконец, обогатили иллюстрацию деталями: корешками, водорослями, структурой древесины и чушуей.

[с корешками]



На этом работа художника заканчивается и начинается работа дизайнера. Шрифты обложки (имя автора и название книги) уже заданы серией; остаётся цвет фона.

Первым был так называемый металлический, он же простой серый. Пожалуй, именно он мне и нравился больше остальных своей лаконичностью.

[серый вариант]



Но затем решили попробовать примерить сиреневые оттенки, один светлее, другой насыщеннее. Мой монитор показывает их близкими к лавандовому.

[две лаванды]




В итоге выбрали тот, что ярче, решив, что он будет выигрышнее смотреться. И заменили цвет шрифтов на красный, который я, опять же, недолюбливаю, поскольку он моментально стирается.

Очень надеюсь, что в типографии фон не уведут в грязно-сиреневый.

И мне по-прежнему кажется, что светлый лик автора на задней стороне обложки совершенно лишний, во всяком случае, в таком виде. Но попробовали вставить портрет в ч/б – тоже неудачно. Будем думать.

[лик на фоне разбомбленной стены]

На Тишинке проходит выставка авторских кукол. Обычно я стараюсь выделять на неё полноценный день, но в этот раз получилось только быстро пробежаться, составить впечатление и поснимать на ходу.
С точки зрения покупателя, минусы всё те же. Во-первых, много людей. В этом, конечно, организаторы не виноваты. Я приехала практически к открытию, на парковке возле торгового центра оставалось два свободных места, а полтора часа спустя не было и их. Во-вторых – душно. И еще одно: у меня повышенная чувствительность на какое-то вещество в воздухе торговых центров: глаза начинают слезиться и краснеть. Раньше на Тишинке такого не было, а в этот раз я ползала там как крот.

Что касается самих кукол. Появилось хоть что-то новое, ура. Две выставки подряд у меня было ощущение дежавю: мастера ваяли одно и то же. Мне, с одной стороны, понятно желание делать то, что получается и пользуется устойчивым спросом. С другой, это читерство. Ну придумай ты что-нибудь, ты же мастер, елки-палки. А если не придумываешь, не приезжай на выставку. Через Инстаграм продавай: там за просмотр твоих работ с потенциального покупателя не возьмут четыреста рублей.
При этом странных, сложных, фантазийных и поражающих воображение кукол для меня не было.

Грубо говоря, процентов восемьдесят работ можно разделить на две группы: мимимишная милота (няшки! ушки! пальчики-личики! пушистый мех, ностальгия, материнский инстинкт) и монструозные страхолюдины (когти, морды, рыла, тимбёртоновщина, скелеты и чудища). Мне интереснее вторые, однако и среди них большая часть прозводит такое впечатление, будто за их "безобразием" не стоит никакой авторской идеи, а только попытка привлечь внимание зрителя.

Еще из нового: появились темнокожие куклы. Много! Не только шарнирки и черные пупсы, как было всегда.

Вот довольно большие девочки, с "человеческимим" личиками, в сложных интересных костюмах.

[смотреть дальше сразу всех]

Мне кажется, девушка похожа на Наоми.






Снова темнокожие девочки. Ну, это как раз в чистом виде милота.



Маленькие сумочки со зверьками.






Мальвина, которая вышла замуж за добившегося успеха Карабаса.



У этих девушек оооочень красивые костюмы. ЖЖ безбожно сжимает фотографии, выдавливая из них глубину и сложность цвета, поэтому вам остается поверить мне на слово. Такой синий я бы сама носила. Не говоря уже о зеленом.





Новогодние игрушки из ваты, кажется. Легкие-легкие.



И посверкивающие на свету. Я хотела купить красавицу в кокошнике, но забыла за ней вернуться. Кстати о ценах: вот эти игрушки стоили по две с половиной тысячи. Они размером с ладонь, все разные, характерные.



Огромная морда льва в магазинчике валяных игрушек.



Просто зверек. Выглядит как лисичка, но выражение морды точь в точь как у лемура из "Мадагаскара".



О, смотрите, какие пальчики! Это забавные старушенции (условные! многим еще и семидесяти нет) с выразительными лицами, в бохо-костюмах. Если это не бохо, поправьте меня.



Очки! И шевелюры, конечно же.



Заметьте, у каждой на шее своё украшение.



И шляпы. Дивные шляпы, я теперь хочу себе такую.



Это же филологические девы. Пишут прозу "под Славникову". Курят, говорят басом. Либо сексуально распущенны, либо целомудренны – промежуточных вариантов нет.



Эта, думаю, замужем. Шляпы нет.



И еще раз руки в браслетах и костюм.



Высокие деревянные девушки. Я к деревянным куклам неравнодушна, дерево для меня – живой материал, в отличие от большинства пластиков.



И фон продуман. Спасибо автору.



Школьницы! Эта самая милая.


Я пыталась снять верхнюю девочку подробнее, но в это время пошел поток покупателей, а я стараюсь не мешать со своим фотоаппаратом. Пришлось ограничиться парой кадров.



Бульдоги и прочие, по-моему, из кожи.



И избушка с глазами на заднем плане.



Стимпанк.



Еще стимпанк. У кролика уши смешно торчат из-под цилиндра, но я полагаю, настоящий стимпанковский кролик проделал бы для них в шляпе дырки.


"Правду сказал я, шотландцы". Певец шотландских баллад.



Эльфики и прочие создания во мху. Малюсенькие, с палец.



Блайз в школьной форме. Вообще школа рулила в этот раз, ее было много.



И к ним сразу – плащи разных расцветок и прочая одежда.



Шарнирные куклы. Занятно, что рыжих покупают первыми.



Например, вот эта девушка утром в пятницу была уже продана.



Валяние. Снова мимимишное. Но глаза у существ космические.



У этого на спине целый город.


.
Маленький кто-то спит в цветке. Когда начинаешь приглядываться, понимаешь, как рассеивается внимание, когда игрушек МНОГО.



Яблоки шерстяные.



Снова шарнирки, сложные. Это красавец со сторожевой собакой.



Хотя допускаю, что собака и не с ним.



Милота. Бабочки, перышки, единороги – всё очень нежное, с цветочками вокруг, в общем, продуманное.



А вот это уже, по-моему, калька с проекта известной фотохудожницы, снимающей младенцев в костюмах пчёлок, ос и всяких кровососущих и кусачих тварей (вряд ли, правда, она вкладывает именно такой смысл в свои работы).



Страшочки. Страшненькие.



Мандрагоры! Не знаю, почему они подписаны как корешки. Малюсенькие.



Опять страшочек. Ведьма с тыквой, мертвенькая.



Эти больше милые, чем страшные. И безобидные на вид.



Один из самых, если не самый красивый стенд, подсвеченный, яркий, красочный – просто кадр из фильма.



Мне и вполовину не удалось передать, как он хорош.



Мягкие (условно мягкие) игрушки. Коты, мышата, лисы.



Почти все игрушки надо брать на руки, чтобы понять, насколько они вам подходят. Некоторые оказываются неожиданно тяжелыми. В других гранулят такой, что их выпускать не хочется. В общем, многие интереснее вблизи, чем на витрине (а другие, наоборот, теряют всё своё обаяние).



Дерево с Бабами-ягами и прочими ведьмами.



И рядом – снова домик для них.



Мужички выглядят безобидными. Это все маленькие куклы, меньше ладони.



Вид сверху через пятнадцать минут после открытия.






Кукольные парички.



И головки. Старушка смотрит укоризненно, красавица в верхнем углу – с печалью.



Мое любимое семейство! Буду думать, что они все-таки семья. Внизу родители, вверху дети.



Снова головки, а также ножки, ручки, некоторые разбитые, другие в хорошем состоянии. В кадр не попала толпа веселых женщин, которые в них рылись.



О. Ещё один мой любимец. Кем его считать, я не определилась. Лирический тенор, должно быть.



Личики на темно-синем бархатном чем-то, и среди них скелетики, косточки и прочая стивенкинговщина. Но такая, карнавальная.



Это Пан, должно быть?



Винтажных кукол по сравнению с прошлым годом совсем мало. Вот, например, младенец.



И сестра. Зубки, подвижные глазки, волосы чужие, мне кажется – я знаю, у меня в ленте есть френды, прекрасно разбирающиеся в этих куклах и занимающиеся в том числе их реставрацией.



Вязаных тоже немного, они все приедут на следующую выставку-ярмарку, Тедди Беар, которая проводится перед Новым годом.




На этом стенде меня привлекла вышивка. Похоже на петит-пойнт, который мне пытались продать в Вене за неприличные и, по правде говоря, смешные деньги.



У барышни платье вышито.


У другой – воротник и, кажется, подол.



Опять страшочки.



Собственно, тут каждый может подобрать себе альтер-эго по вкусу.



Малюсенькие шарнирки.



И напоследок – зайтсы!





Вот о чём я жалею, так это о том, что стесняюсь снимать людей. Какие же красивые мастерицы на выставке, и как здорово они продумывают образы – свои, я имею в виду: костюмы, прически, украшения. Вот это мне ужасно симпатично.

Если соберётесь ехать, выставка работает ещё сегодня и завтра, точное время не помню, но можно посмотреть на сайте, если забить в поисковике "Тишинка выставки".

До сих пор удивительно мне, что весь городок Беловодье ("Кто остался под холмом") вырос из одной этой истории.

1
... Отец Георгий прибыл в город, полон честолюбивых надежд. Он жаждал окормлять народы и вести за собой паству. "Обративший грешника от ложного пути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов". Быть может, в деле клеймения нечестивцев священник проявил излишний пыл, – но ведь и поле битвы было огромным. Последние службы велись в городе еще до войны.

К новому батюшке мгновенно стянулась кликушествующая стая, состоявшая из женщин, забывших или никогда не знавших иной радости кроме уязвления ближнего своего. К чести священника надо сказать, что их энтузиазм поверг его в смущение. Быть может, тщеславие в конце концов раздавило бы слабые неуверенные ростки сомнений, но тут отец Георгий встретился с Зябликовым.

Алеша Зябликов к моменту их знакомства был больше полувека мертв. Он ушел на войну с выпускного и в августе сорок пятого вернулся домой – единственный из всех учеников десятого "А". Теперь он был героем, который писал свое имя на Рейхстаге. Он был победителем. Все прежние его проступки – а Зябликов был хулиган и неисправимый драчун – списались вчистую.

Месяц спустя после возвращения Алексей Зябликов, двадцати двух лет, неженатый, несудимый, белобрысый, курящий, любивший крепкую выпивку, хорошую потасовку и соседскую Вальку Симонову, выросшую за годы его отсутствия из конопатой малявки в девку немыслимой красоты, умер от разрыва сердца на крыльце своего дома. По каким-то причинам его похоронили не на кладбище, а под обелиском, который установили в самой высокой точке Беловодья, на холме, неподалеку от обрыва. Вокруг посадили березки, но они вскоре зачахли, и на их месте зазеленела дикая лесная малина.

История Алеши Зябликова оказала на отца Георгия непостижимое воздействие. Он никому не мог объяснить, как глубоко поразили его эти четыре недели, отпущенные вчерашнему мальчику, не успевшему в своей жизни ничего, кроме войны. А попытавшись однажды, вдруг, к стыду своему, горько заплакал. Он плакал по школьникам, не вернувшимся домой, по белобрысому драчуну Зябликову и по младшему брату, покончившему с собой в двадцать лет. За долгие годы отец Георгий не простил и не отпустил его. Молитву Льва Оптинского он совершал с усилием. "Да победит множество щедрот Твоих грехов нашу бездну", – привычно читал священник, заглушая внутренний ропот, обращенный к брату: "Как ты посмел?!"

Он отыскал дом, в котором жили Зябликовы. Прошел одичавшим садом, зачем-то считая яблони. Из соседней калитки выскочила рыжая девочка-подросток, хлопнула дверью, и вслед ей полетел сердитый женский голос: "Лиза! Вернись сейчас же!"
Летел сад прозрачно-зелеными лиственными брызгами, и вечные яблоки светились в саду, и жизнь сияла – до того необъятная и быстротечная, что отец Георгий потрясенно ахнул: каким же он был слепцом. Столько лет пестовал в себе злость и осуждение, все старался отойти от самоубийцы подальше, словно его грех мог очернить отца Георгия перед Господом.

"Витя! Прости меня", – попросил священник.

Алеша Зябликов спрыгнул с дерева и пошел рядом, стараясь попасть в ногу. "Ну, ты чего?" – ласково спросил он. "Всего четыре недели", – сказал священник о том, что мучило его. "Да иные за девяносто лет не наберут себе столько счастья, сколько я за тот месяц", – засмеялся Алексей. "Ты умер в двадцать два года!" Зябликов посмотрел на него с насмешливой нежностью: "Балбес ты. Все мы живые".

Из яблоневых ветвей просвистел певчий дрозд. Отец Георгий прислонился к стволу.

На него снизошла безмятежность; как будто он долго сидел возле постели лихорадящего ребенка и вдруг увидел, что тот заснул здоровым крепким сном.

2
Лесную малину опутал паутинный клещ. Священник проредил заросли и выкинул отвратительный раскисший венок. Перед памятником он посадил синий барвинок, вокруг – можжевеловые кусты и шиповник, а вернувшись домой, неумело сколотил скамейку и потащил ее на обрыв.

Прихожане обсуждали перемену, свершившуюся с батюшкой. Из миссионера, наэлектризованного собственной праведностью, отец Георгий превратился в кроткого служителя. Он стал обычнее в том смысле, в каком обычны люди, выполняющие свою работу каждый день, терпеливо, без ложного пафоса.

Утратив ореол избранности, священник растерял и свиту. Волна откатилась, оставив его в одиночестве. Однако есть категория людей, способных либо петь осанну, либо плевать в спину: по удивительному стечению обстоятельств именно они окружали отца Георгия в начале его деятельности. До священника стали долетать шепотки: он пьяница! он блудник! он принимает антидепрессанты!

Сначала он досадовал. Затем махнул рукой.

К обелиску отец Георгий приходил каждый день, ухаживая за ним как за могилой близкого и очень любимого человека. В каком-то смысле так оно и было.

Это продолжалось до тех пор, пока Юрий Завражный не поднялся на обрыв ясным июньским днем. Он постоял, рассматривая сверху лес и реку, и утвердительно кивнул. Земля проседала под его ногами, когда он возвращался размеренным шагом.

Вскоре город облетела новость: на месте обелиска Завражный будет строить себе новый дом!

[дальше]

Отец Георгий кинулся к предпринимателю.

– Юрий Матвеевич, как же так! Там человек похоронен!
– Какой еще человек, – отмахнулся Завражный. – Зарыли по дурости чей-то труп. Все давно сгнило. Тебе дорога эта гранитная дура? Перенесем ее к администрации, зашабашим кованую ограду.
– Не надо!
– Все уже решено, отче.
– Герой войны... Зябликов...
– Бубликов, – сказал хозяин лесопилки. – Георгий Иванович, я не догоняю. Тебе построили хорошую церковь... – хорошую же? Ну? Кивни, раз не глухой.
Священник растерянно смотрел на него.
– Живешь в отремонтированном доме, крестишься на иконы в золоченых окладах, – перечислил Завражный. – Пойми меня правильно: я не попрекаю тебя добром, которое я сделал. Просто напоминаю. Ты, у меня такое чувство, стал принимать это все как должное.
Угроза прозвучала, но отца Георгия это не остановило.
– Поставьте дом в другом месте, – попросил он.
– Мне нравится там, – пожал плечами Завражный.
– Вам землю не отдадут!
– Уже отдали.
– Нельзя жить над могилой, – тихо сказал отец Георгий. – То, что вы собираетесь... так нельзя. Вам вид из окна, а там парень упокоен... двадцать два года, герой войны...
– А я герой мирных будней. – Завражный встал, показывая, что разговор окончен. – Не вмешивайся, отче. Кури свой опиум вместе с народом.
– Люди! – с отчаянием бросил священник последний аргумент. – Люди не позволят!
Завражный рассмеялся.

В эти дни отец Георгий утратил новообретенное спокойствие. Попытавшись переубедить главу администрации, он услышал отказ. Город был слишком многим обязан хозяину лесопилки. "Вы, отец Георгий, витаете в своих эмпиреях как птичка божия, – заявил под конец разговора выведенный из себя глава. – Думаете, из областного бюджета мне дороги отремонтировали? Область мне сделала спортивную площадку возле школы? Может, ваш Зябликов школу покрасил?" Священник смотрел на него страдальчески, и Яицкий, вынужденный играть роль, которая была ему противна, хлопнул ладонью по столу. "Спасибо надо сказать!" – визгливо выкрикнул он. Дальше в его речи смешались в кучу благодетели, выборы, детский сад, новая телефонная вышка и навес над рыночным корпусом, где сидели мясники.

Отец Георгий не знал, что истерика должностного лица – лишь один из способов сообщить, что близится обеденный перерыв. Он испугался и убежал.
На улице его осенило. Четвертая власть!

Однако по пути в редакцию листка "Речные зори" священник припомнил то, что раньше ускользало от его внимания. Все статьи, в которых упоминался владелец лесопилки, были написаны в восторженном тоне, граничащем с экстазом. Отец Георгий был наивен, но не глуп. Он развернулся, не дойдя до редакции.

Следующий день показал, насколько верным было это решение. Новый выпуск "Зорь" вышел с большой статьей; в ней рассказывалось о намерении городской администрации перенести обелиск на подобающее ему место. Отцу Георгию было посвящено целых пять абзацев, и бог ты мой, в каком свете представал несчастный священник! Фанатик, враг прогресса. Дремучий поп. Наследник тех, кто предал анафеме Льва Толстого. Статья была проиллюстрирована фотографией, на которой безумец с перекошенным лицом что-то выкрикивал с амвона. Отец Георгий долго вглядывался в снимок, содрогаясь от отвращения, пока, наконец, не вспомнил: это был день, когда ему удалили зуб мудрости. Никаких людей в церкви не было, а только забежал журналист, щелкнул исстрадавшегося от боли священника и исчез.

Никто не поможет. Теперь он видел это отчетливо. Народ? Отец Георгий любил своих прихожан, но понимал, что никто не встанет за ним, как за полководцем, ведущим армию в бой. Ирония происходящего не ускользнула от священника: он сам, своими руками лишил себя войска.
"Под обелиском лягу! Не пройдут!"
На Завражного работали четыре брата-татарина, крепкие и рослые парни, которым не составило бы труда оттащить его, как гнилое бревно. Отец Георгий понял, что выставит себя на посмешище.

Им овладело чувство, близкое к отчаянию. Ему вдруг нестерпимо захотелось – нет, не помощи, но чтобы хоть одна живая душа разделила его горе. Он никогда еще не был так одинок.

3
Увидев на пороге священника, Кира удивилась. В церковь она не ходила, с отцом Георгием вежливо здоровалась при встрече.
– Я, знаете ли, обратил внимание, что у вас окна горят, – светски начал гость, и вдруг лицо его исказилось судорогой.
Священник отшатнулся и прижал ладонь к глазам. Скорее уйти, пока не опозорился окончательно перед этой почти незнакомой женщиной.
– Я как раз собиралась заваривать чай, – услышал он спокойный голос. – Есть вербена и зверобой. Что вы предпочитаете, Георгий Иванович?
Священник молчал.
– Вербену. Так я и думала.

Стеклянный чайник, похожий на елочный шар с обрывком зеленой гирлянды внутри; керамическая грубоватая кружка, умещающаяся в ладонях уютно, как галечный камень с побережья; низкий абажур на плетеном шнуре; веселый хаос вещей на полках – а он-то думал, что она аккуратистка.

С каждым глотком чая отцу Георгию казалось, будто он погружается в теплую воду.

– Значит, Глеб Андреевич не рискнул вступать в конфронтацию, – сказала Кира.
– Не рискнул, – со вздохом подтвердил священник.
– Разумно. – И, отвечая на невысказанный укор, добавила: – Что бы вы ни думали, Яицкий – приличный человек, насколько это возможно на его должности. Просто многие хорошие люди в ситуации, когда им не оставили выбора, начинают вести себя по-свински. Защитная реакция организма.
– Нет, я не осуждаю, – заторопился отец Георгий, но понял по ее чуть вздернутым бровям, по тени улыбки на губах, что лукавить нет смысла. – Да что там, осуждаю, конечно.
– Старые кладбища обычно сносят через двадцать лет после того, как на них перестают хоронить людей.
– А если почва влажная, то через тридцать, – кивнул он. – Я тоже посмотрел закон. Завражный в своем праве. Но ведь дело не в кладбище! Это место упокоения.
– Я понимаю. – Он поднял на нее глаза и увидел, что она действительно понимает.
– Целую кампанию успели развернуть. Видели статью? "На каждого попа найдется свой Балда"!
– Грязная работа, – согласилась Кира.

Ему показалось, что в ее голосе звучит удовлетворение.

– Вам это по душе? – удивился отец Георгий.
– Статья вызывающе одиозна. Вас здесь любят, и поверьте, большинство понимает, зачем льется эта грязь. Они переборщили, и кроме того, развязали нам руки.
Не успел священник обрадоваться этому "нам", как Кира добавила:
– Странно, что вы не подумали обратиться к своей пастве.
– Народ, как ему и положено, безмолвствует. Никто не собирается меня защищать.
– А при чем здесь вы? – удивилась она.
Священник застыл с чашкой в руках.
– Хотите, значит, остановить Завражного? – помолчав, спросила Кира.
– Хочу! Но как...
– Это зависит от того, есть ли у вас знакомый плотник.
Отец Георгий два раза мигнул.
– Кто, простите?
– Плотник, – нетерпеливо повторила она. – Когда будут сносить памятник?
– Завтра... утром, в десять.
– У вас еще уйма времени! Слушайте внимательно...

4

К десяти народ начал собираться. Говорливая пестрая река разбилась на струйки и потекла в гору.
– ...а батюшка чего?
– Прокляну, говорит...
– Болтать-то! Он духовный чин, ему по статусу не положено...
– Мозгов тебе по статусу не положено! Анафема, слыхал?
– Юрийматвеичу эти ваши анафемы до одного места...
Люди поглядывали вверх с жадным любопытством. В городе давно не происходило ничего интересного, а в противостоянии священника и предпринимателя чувствовался потенциал богатой истории. Такую вспоминают зимними вечерами, рассказывают вновь прибывшим и заносят в летописи.
И потом – ну кого защищать? Покойному пареньку все равно. А связываться с Завражным – как асфальту воевать с асфальтовым катком.
– ... может, подожжет себя?
– Типун тебе, дура!
– В Индии так делают.
– ...а слыхали, аптека на Гагарина закрылась?
– Мочой надо лечиться!
– Я столько не написаю...

Но поднявшись на гору, перестали зубоскалить. Те, кто еще не успел дойти до обелиска, слышали, как затихали гомон и болтовня, словно наверху люди попадали в звуконепроницаемую комнату.

Братья Файзулины вышли из машины.

– Сначала глянем, что там, – распорядился старший. – Потом технику подгоним.
Трудностей они не ждали. Угомонить беспокойного священника – простая задача.
– Палить не начнет? – безразлично спросил младший.
Все трое посмотрели на него, и, ничего не ответив, стали подниматься по тропе к обелиску.
– Народу-то сколько...
– Цирка людям не хватает, – усмехнулся старший.

Наверху перед ними оказались плотно сомкнутые спины.

– Повесился, что ли, – пробормотал один из братьев. – Чего они там рассматривают?

Растолкав толпу, Файзулины протиснулись к памятнику и остолбенели.

В синее покрывало цветущего барвинка был воткнут большой, выше человеческого роста, деревянный крест. Перед крестом стоял священник в полном облачении, с лицом сосредоточенным и строгим. В руках он держал молитвенник.

– Приидите, чада, послушайте мене, страху Господа научу вас, – нараспев сказал он, обратив взор к небу. – Удержи язык свой от зла и уста свои, еже не глаголати льсти. Уклонися от зла и сотвори благо...
– Э, кончай балаган... – начал младший из братьев.

К нему повернулись десятки лиц. Только сейчас он заметил, что вокруг примерно поровну мужчин и женщин.

– Близ Господь сокрушенных сердцем, и смиренныя духом спасет...
– Спасет, – умиленно согласились сзади. Кто-то перекрестился.

Старший Файзулин едва не выругался вслух. Батюшка совершил величайшую подлость, одним ходом передвинув свою без пяти минут съеденную пешку в дамки. Личный конфликт на глазах всего города разрастался до религиозной распри. Мусульмане Файзулины не могли выдернуть православный крест, и отец Георгий это прекрасно понимал.

Он шагнул вперед, надеясь, что еще можно исправить дело.

– Явились, нехристи, – неприязненно сказал женский голос.
– Сейчас начнут...
– Правильно, чего им! Аллах только свинину есть не велит. А кресты сжигать можно.
– Ничего мы не сжигаем... – начал один из братьев.

Его не слушали.

– Боец кровь за страну проливал...
– Шестнадцать лет мальчику...
– Господи, Ваське моему столько!
– Уж и в земле полежать крещеному человеку не дадут...
– Братья и сестры! – прочувствованно воззвал отец Георгий. – Не препятствуйте этим людям, ибо не ведают, что творят. Да простит им Господь милосердный поругание наших святынь.

На слове "поругание" Файзулины помрачнели. Когда же прозвучало "святыни", толпа заволновалась.

– Озверели... Кресты сносят!

Причастность к великому общему делу опьяняла. Соседи, не сказавшие бы друг о друге доброго слова, ощущали такое единение, словно противостояли не четырем татарам, а татаро-монгольской рати.

Весь город знал Файзулиных как немногословных спокойных работяг. Но сейчас они представляли не себя, а злую разрушительную силу.
Из толпы выдвинулся мужик с золотой цепью на крепкой шее.

– Шли бы вы, ребята, по домам...

Файзулины затравленно огляделись.

– Верно, Коль! – поддержали его.
– И хозяину своему передайте: нехай в другом месте строится. Берег широкий!

Стараясь сохранять достоинство, братья пошли к машине.

– Не бойсь, отец Георгий, – заверил широкоплечий. – Враг не пройдет!

Священник приосанился, оглядывая свое воинство. Разве не он поднял их на борьбу?

Но в следующую секунду мысленно отвесил себе подзатыльник. "Сам ты только чашку вчера мог поднять у Гурьяновой". Он поднял глаза к облакам: прости, Отец наш небесный.

Барвинок под ногами цвел синий-синий, как озеро.

Товарищи. Друзья. Соотечественники! И не только.
Несколько внезапно вышла ещё одна книга из серии "Эйлин О'Коннор". На этот раз – только фантастические рассказы. Она получилась неожиданно большой. Всё, что было написано для конкурсов, для разных сборников (в том числе не увидевших свет) – всё вошло сюда.

Из аннотации издательства:

"Они пришли за вашим роботом и вашей привычной жизнью. Они подсунули вам хромого кота и велели его гладить. Они покусились на святое, подменив знакомых каждому с детства Хрюшу и Степашку на своих нечестивых покемонов. Они предложили вам продать часть души за исполнение желания. Наконец, они замусорили ваше любимое место на берегу речки, а теперь хихикают над вами. И вообще, возможно, они инопланетяне, и один из них в образе великого сыщика разгуливает по улицам Лондона! Что вы будете делать? Возьмете верный ремингтон и пойдете спасать человечество? Тогда – вы признаны опасными!"

Рассказ, который дал название всему сборнику, я уже выкладывала. Вот он, если что.

Катя Белявская снова сделала обложку и рисунки-иллюстрации.

Вот с чего всё начиналось:



Да, традиционная история сотворения мира )

Итоговая обложка в развёрнутом виде:




И книга. Которой у меня пока нет, поэтому фото чужое и о качестве печати ничего не могу рассказать.



Где купить:
– на Лабиринте.
– в Московском доме книги
– в "Москве" на Тверской
– и в Читай-городе предзаказ

Тут крики "ура!", "бис!" и "автор красавчик".

На бегу поделюсь чудесным кавером на леди Гагу. Наверняка многие уже видели, но вдруг есть и те, кто не.

Для начала – сама Гага, освежить в памяти.



А это - Postmodern Jukebox. Мне нравится у них далеко не всё, но этот кавер, во-первых, и сам по себе кажется мне удачным, а во-вторых - ну какая же сияющая у них чечёточница, Сара Райх. Здесь, конечно, работает в том числе и контраст между ней и исполнительницей.



Ну, и третий кавер – дурацкий (в хорошем смысле: я очень люблю дурацкие вещи), талантливый и в безобразной записи. Любопытно, что когда я нашла тех же ребят в хорошем качестве, смотреть на них не смогла. Исчез кураж, шутовство и то состояние, о котором говорят "чуваков прёт"; осталась честная работа, хорошие голоса, качественно отработанный номер – и больше ничего.



ЗЫ: для качественной записи их ещё и одели в одинаковые футболки и штаны, как каких-нибудь госпеловцев. Братцы, да тут половина обаяния – в их семейных труселях и разномастных шортах!

Не помню, рассказывала ли об этом? Однажды мне довелось жить в очень тоскливой съемной квартире, где ничего нельзя было менять. Не то что обои переклеивать, а даже картину вешать. Потому что картина – это дырка в стене, а дырка в стене – это не ранка, это пуля в лоб всему жилищу.
Я отчасти понимала хозяина. Дом был такой ветхий, такой трухлявый, что от одной дырки действительно мог сложиться, как карточная башня.
Но там все-таки было очень грустно. Поэтому я пошла в магазин и выбрала яркое сиденье на унитаз. В моде были фотообои, и на крышке была напечатана панда.
За те несколько месяцев, что я провела в этой квартире, не было поступка, в котором я раскаивалась бы сильнее. Потому что заходишь в туалет, а на тебя огромными влажными глазами смотрит панда, и во взгляде её немой укор. Овеществлённая метафора: "насрать в душу".
Я это вспомнила, потому что на днях в хозяйственном  магазине мне попалась "унитазная муха". Ну, такая объёмная наклеечка, которая приляпывается изнутри в унитазную раковину, чтобы в неё снайперски попадали струей.
Только это была не муха, а божья коровка.
Я смотрела на неё в лёгком остолбенении. Ладно – панда на крышке. Но кто будет ссать в божью коровку? У кого поднимется, извините, рука на это безобидное трогательное создание?
Так и не нашла я ответа, и побрела домой, забыв купить ситечко для чая, и по дороге умилялась всякой букашке, свободно ползающей по листу и травинке.
На всякий случай: это был пост удивления, а не перекличка извращенцев! А то знаю я вас.