Нет. Стихи приходят сами, причем обычно я выступаю соавтором Пушкину, или Цветаевой, или Новелле Матвеевой, или подставьте любого известного поэта. Моя профессия (во сне) - донести их творчество до публики как можно яснее, поэтому я добавляю к их стихам что-то от себя. Нас, таких «преобразователей», много, на выступления лучших собираются толпы, потому что сами по себе слушатели (не все, но большинство) не в состоянии осознать и прочувствовать какое-нибудь «Я вас любил». А пропущенное через специального человека и рассказанное на понятном им языке, оно проникает в души. Людям становится ясна красота стиха. Таким образом мы приобщаем толпы к поэзии.
Это очень почетная профессия. Но моя работа вызывает у меня тягостные переживания. Потому что даже во сне я осознаю, что получающиеся стихи нехороши (представьте теперь, какими они оказываются в действительности. А можете и не представлять, я вам там дальше расскажу).
[рассказываю]
От переживаний я обычно сразу просыпаюсь и еще несколько минут помню слова.
Разумеется, это всегда набор условно структурированного бреда. Во сне мой мозг до последнего цепляется за рифму, вытаскивая ее из самых дальних уголков, поэтому Цветаева в моем исполнении звучала так:
но если по дороге куст встает уходит в грусть туда где ноги
Дальше двустиший я еще ни разу не сдвинулась. Видимо, мозг во сне понимает, что если попробует поднять непосильную ношу размером в четверостишие, то просто лопнет.
Где-то год назад меня осенило, и я начала записывать сочиненное. Сразу, как только просыпалась.
Некоторая осмысленность появилась месяца через два-три.
Маяковский, восемь месяцев назад:
Лошадь
Упала
И
Загорает
Как
На вокзале
Мориц, полгода назад:
он возит тележку
идет понарошку
к ордынке в чужие края
(на Ордынке я проснулась, видимо, от отчаяния. Хотя во сне мне аплодировали за эту находку, я понимала - не то, не то! Надо добавить, что произносила-то я «Ордынка», а имела в виду давно усопшую женщину, которую почитали в округе за святую. Зрители меня понимали).
Стивенсон, пару месяцев назад:
И бросил в далекое море
И сам без меда туда упал.
На Стивенсоне стало окончательно понятно, что закономерность есть. Чем больше я записываю, тем явственнее стихи... как это сказать? ... приходят в соответствие с правилами бодрствующего мира, а не сонного.
Сегодняшней ночью я достигла вершин осмысленности. Читала я «Песнь о вещем Олеге» в маленьком полутемном зале. Строки были чеканны, слушатели внимали в восхищении. И тут я дошла до самого трагичного места. Оно звучало так:
Он череп коняги пинает, и вдруг
Оттуда вылазит сердитый гадюк.
На этих строках мне стало ясно (во сне), что теперь я гуру в своей профессии, потому что в коротком отрывке сумела уложить всю предысторию, все флеш-бэки от гадюка, который долго и тщательно обустраивал для себя и жены череп, до вспыльчивого Олега, привыкшего пинать что попало и пострадавшего из-за этой вредной привычки.
Вот теперь сижу и думаю: если перестать записывать, вернется оно на круги своя или нет?
(Первое записанное выглядело так: уходит мокрою тропой гараж ныряет в водопой, и я даже не знаю, кто автор).
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →