Здравствуй, дорогой всяк!

( Read more...Collapse )

Поскольку книгу я сдала и она должна скоро выйти, с чистой душой показываю, как мы с Катей Белявской придумывали для нее обложку.

Факт номер один: Катя любит рисовать рыб.
Факт номер два: детектив называется "Самая хитрая рыба".
То есть с объектом изначально всё было ясно.
Поэтому, несколько внезапно, на первом варианте обложки возникла лиса.
Эскиз мне очень нравился. Лиса была веселая, хитрая, и она явно наслаждалась ситуацией.

[черно-белый эскиз лисы]




Однако, подумав, решили от нее отказаться. Во-первых, лиса появлялась не так давно – в "Следе лисицы на камнях". Там она и в названии, и на обложке. Во-вторых, она слишком дерзкая. А нам нужна была сообразительная, но уязвимая рыбка, которую любая зубастая тварь в пруду может обидеть – если доберётся до нее.

Отвергнув уклейку и плотву, остановились на самой очевидной.

[очевидная]





Из нее вырос эскиз. Вот она, умная, прячется под корнями дерева.

[прячется и смотрит]



Собственно говоря, по предыдущей картинке ясно, что основная работа к этому моменту уже сделана. Нам не пришлось прыгать десять раз по одному метру – мы сиганули один, но на десять. Потому что на эскизе видны все ключевые моменты: рыбка, прячется, умная, в корнях. А главное, корни – они же и дом.
Для меня это было важно. Это фактически буквальная иллюстрация к тексту, игра, которую до поры до времени понимаю только я.

Некоторое время спорили насчет цвета. На этом этапе золотая рыбка утратила видовую принадлежность, поскольку перестала быть золотой, зато обрела нежный голубой в пятнышках окрас. Пытались делать ее серебристой, но она смотрелась тускло, а красный был слишком агрессивен.

[посмотреть]



Оставалось довести малютку до ума. Так у нее появилась еще одна важная деталь:

[деталь]



И, наконец, обогатили иллюстрацию деталями: корешками, водорослями, структурой древесины и чушуей.

[с корешками]



На этом работа художника заканчивается и начинается работа дизайнера. Шрифты обложки (имя автора и название книги) уже заданы серией; остаётся цвет фона.

Первым был так называемый металлический, он же простой серый. Пожалуй, именно он мне и нравился больше остальных своей лаконичностью.

[серый вариант]



Но затем решили попробовать примерить сиреневые оттенки, один светлее, другой насыщеннее. Мой монитор показывает их близкими к лавандовому.

[две лаванды]




В итоге выбрали тот, что ярче, решив, что он будет выигрышнее смотреться. И заменили цвет шрифтов на красный, который я, опять же, недолюбливаю, поскольку он моментально стирается.

Очень надеюсь, что в типографии фон не уведут в грязно-сиреневый.

И мне по-прежнему кажется, что светлый лик автора на задней стороне обложки совершенно лишний, во всяком случае, в таком виде. Но попробовали вставить портрет в ч/б – тоже неудачно. Будем думать.

[лик на фоне разбомбленной стены]

Товарищи. Друзья. Соотечественники! И не только.
Несколько внезапно вышла ещё одна книга из серии "Эйлин О'Коннор". На этот раз – только фантастические рассказы. Она получилась неожиданно большой. Всё, что было написано для конкурсов, для разных сборников (в том числе не увидевших свет) – всё вошло сюда.

Из аннотации издательства:

"Они пришли за вашим роботом и вашей привычной жизнью. Они подсунули вам хромого кота и велели его гладить. Они покусились на святое, подменив знакомых каждому с детства Хрюшу и Степашку на своих нечестивых покемонов. Они предложили вам продать часть души за исполнение желания. Наконец, они замусорили ваше любимое место на берегу речки, а теперь хихикают над вами. И вообще, возможно, они инопланетяне, и один из них в образе великого сыщика разгуливает по улицам Лондона! Что вы будете делать? Возьмете верный ремингтон и пойдете спасать человечество? Тогда – вы признаны опасными!"

Рассказ, который дал название всему сборнику, я уже выкладывала. Вот он, если что.

Катя Белявская снова сделала обложку и рисунки-иллюстрации.

Вот с чего всё начиналось:



Да, традиционная история сотворения мира )

Итоговая обложка в развёрнутом виде:




И книга. Которой у меня пока нет, поэтому фото чужое и о качестве печати ничего не могу рассказать.



Где купить:
– на Лабиринте.
– в Московском доме книги
– в "Москве" на Тверской
– и в Читай-городе предзаказ

Тут крики "ура!", "бис!" и "автор красавчик".

Я очень люблю Андерсена, особенно "Русалочку", и не только сам текст, но и его визуализацию (простите за корявое выражение). Самостоятельное удовольствие – рассматривать картинки в любимой книжке; к счастью, оно не пропало с возрастом, и меня по-прежнему ужасно занимают иллюстрированные сказки. Нужно учитывать, что я в своих вкусах с детства сильно ушиблена Никой Гольц и Трауготами.

Напомню русалочку Ники Гольц.

Вот она появляется с сёстрами (обратите внимание, никакой цензуры, никаких, боже упаси, ханжеских лифчиков). Везде дальше под катом – несколько рисунков.

[посмотреть]


В детстве я узнавала черты взрослой русалки в половине бабушкиных соседок. Отдельное счастье для ребёнка с фантазией: они у меня по ночам плавали в болотах, как кикиморы, а днём мы с бабушкой встречали их, причесанных и опрятных, по дороге на рынок.




Бедная малютка заполучила свои ножки и сидит с растерянным личиком, охлаждает их в морской воде.



Ну, и напоследок – девушка во дворце. "Тут и русалочка подняла свои прекрасные белые руки, встала на цыпочки и понеслась в легком воздушном танце – так во дворце принца ещё никто не танцевал".





Большинство современных художников, берущихся за "Русалочку", вызывают у меня оторопь. Даже в виде откровенного китча они не смешны и не радуют взгляд  (апофеоз китча – любимый многими Ломаев; он просто убийца "Русалочки" в ее андерсеновском варианте). Что наши художники, что иностранные на этой сказке теряют даже отдаленное подобие вкуса и чувства меры; их русалки – то грудастые старые бабы, то тухлые синюшные рыбы-блондинки с цветами в волосах, будто списанными с ковриков для ванной.

И тут приехал ко мне мой Кристиан Бирмингем.

Думаю, многие его видели. Английский художник-иллюстратор, работает пастельными мелками на специальной бумаге для пастели. Исключительно успешен: огромные тиражи, персональные выставки и т.д.

И вот – "Русалочка". Она, как минимум, интересная.

Бирмингем балансирует на опасной грани красоты с красивостью, а от красивости один шаг до пошлости.
Русалочка у него – абсолютно современная, изумительной балетной красоты девочка. Этот художник, судя по тому, что я у него видела, вообще питает слабость к такому типажу: его Снежная Королева – это та же модель, только взрослая. Чистое нежное лицо, пухлые губы, широко расставленные глаза с приподнятыми внешними уголками.

[смотреть]



У русалочки длинные волосы, и с помощью ракурсов и распущенной гривы Бирмингем аккуратно обошел "проблему груди" .



Ведьма прямо отличная. Всем ведьмам ведьма.





Подводный мир подробен и красочен, это вам не Лисбет Цвергер (прекрасная, к слову), которая считала "Русалочку" одним из самых сложных текстов у Андерсена, потому что, цитирую, "все описания в этой книге настолько фантастичны и невероятно чудесны, что я как художник не могла бы проиллюстрировать их лучше доступными мне средствами, чем это сделал сам Андерсен словами" (за перевод интервью низкий поклон conjure).

[смотреть]



Подводный дворец, купола сияют как медузы; черепаха, акула и десятки рыбок.



Вот вам она, эта девочка, в образе Снежной Королевы. Глаза зазеленели, черты лица заострились, над носом поработал хороший пластический хирург, а в остальном – та же красавица.




Кроме того, Кристиан Бирмингем и с сёстрами нашей малютки не стал утруждать себя работой над разными типажами. Ну, цвет волос поменял девицам и решил, что этого достаточно.




Принц, традиционно, болван болваном. Не знаю, специально ли это сделано или просто художнику было неинтересно рисовать мужчину.

[смотреть]



Спасение принца. Русалочка рядом с этим загорелым мужланом совсем белоснежка.



Здесь он несколько симпатичнее, конечно. Удивительно в книге видеть чисто "киношный" ракурс. Бирмингем вообще этим пользуется вовсю.





Но как же прекрасно у него море. И судно, на которое девочка смотрит снизу сквозь толщу воды, и волны, в которых отражаются небеса.

[смотреть]



Кстати, здесь видно, что художник почти дословно следует за автором: "Дворец был из светло-желтого блестящего камня, с большими мраморными лестницами, одна из них спускалась прямо к морю. Великолепные золотые купола возвышались над крышей".




Одна из самых поэтичных картин, где современность личика не бросается в глаза, – русалочка, выплывающая на закате к поверхности моря.



И пена, светящаяся в лунном свете.



Это, по-моему, чистая Венеция. Воды пока не мутные – значит, до лета далеко.




Русалочка уже при дворце, на балу. Здесь нет черт лица и нет того летящего стремительного танца, который есть у Гольц: девочка неотличима от других фрейлин, она одна из многих.

[смотреть]



Самая, пожалуй, насыщенная деталями страница, – это знакомство принца с принцессой, которая станет его женой.



Принц с невестой. Смотрю на них и не могу отделаться от мысли, что и здесь вижу одну и ту же модель в трех видах: девочка в нижнем левом углу, сама русалочка и принцесса – впрочем, у той усредненные черты красавицы, так что я могу и додумывать.



Сестры дают русалочке нож, которым она должна убить принца, чтобы спастись.



Русалочка, конечно, не сможет, и превратится в пену морскую.


По большому счёту, я купила эту книгу за заключительные иллюстрации, за финал этой чудесной и грустной истории.
"... Но русалочка не чувствовала смерти; она видела каких-то прозрачных, чудесных созданий, сотнями реявших над ней. Она видела сквозь них паруса корабля и розовые облака в небе.
– Куда я иду?
– К дочерям воздуха!"

[смотреть]

Взгляд художника, а за ним и наш, поднимается всё выше и выше, к дочерям воздуха, одной из которых становится и Русалочка:



 К сияющим одеждам, среди которых можно прочесть и очертания лиц, и силуэты дельфинов, и птиц с волнами.




И, наконец, к розовеющим облакам над чайками, так высоко в небо, что вокруг остаётся только море и – далеко-далеко внизу – паруса корабля, похожие на белую пену, которую уносит ветер.

Прекрасная френдесса рассказала.
Она выступала на встрече с читателями. Рассказывала о своем творчестве. Наконец ведущий предложил зрителям задавать вопросы.
Читатель взял микрофон и спросил:
– Скажите, а когда вы начнёте писать серьёзные книги?
– Какие, например? – кротко спросила френдесса, написавшая несколько более чем серьёзных книг.
– Например, про ГУЛАГ, – ответил читатель.

Я не могу объяснить, почему это так смешно, и вполне допускаю, что в действительности это смешно только узкой группке людей, которых время от времени спрашивают, отчего они не пишут Нормальную Литературу, а занимаются непоймичем, но у меня вот уже который день в ответ на мысленный вопрос "куда повернуть сюжет" всплывает это веское "например, про ГУЛАГ".

(С другой стороны, меня как детективщика не может не радовать, что есть ещё люди, считающие, что чем больше смертей и насилия, тем масштабнее вклад автора в Литературу).

Начало – здесь
Продолжение – здесь


1
...Я очнулся в троллейбусе – словно вынырнул из сна. Снилось что-то важное. Но я совершил ошибку: пытался резко вытащить увиденное из памяти. В этом отношении сны подобны ящерицам: они не терпят, когда их грубо хватают, и оставляют ловцу лишь мертвый хвост.
За окном подпирала небо гигантская башня Триумф-Паласа. Я был в хорошо знакомом районе, на Соколе.
Как меня сюда занесло?
Прошлое выплывало обрывками, словно лоскуты размокшей газеты, которые проносит течением мимо потерпевшего кораблекрушение. Я мог прочесть лишь отдельные фразы.
Как я выбрался из квартиры? Помню, что дверь удалось выбить.
Голова болела так, словно накануне ее использовали вместо мяча в футбольном матче. Я пощупал лоб справа – ох и шишка! Кто-то ударил меня над виском... Если я напрягусь, смогу вспомнить его лицо.
Как я оказался в троллейбусе – вот вопрос.
Очевидно, мне удалось избавиться от веревки. Я сбежал – откуда? когда это произошло? – и зачем-то сел в троллейбус, идущий... Идущий куда?
Что это за маршрут?
– Шестьдесят пятый, голубчик, – ласково ответила сидящая рядом женщина, и стало ясно, что я говорил вслух.
Итак, я приближаюсь к метро «Аэропорт». Или, если посмотреть с другой стороны, я уезжаю из Серебряного Бора.
Мелькали осенние деревья за окном, гудели машины, и движение понемногу убаюкивало меня. Как хорошо сидеть, уставившись в окно, и ни о чем не думать. Даже грубая тяжесть в затылке понемногу отпускала.
Яснее всего из случившегося за последние дни я помнил пять фотографий в подвале коттеджа.

2
Мы познакомились на третьем курсе, когда в институте организовали театральную студию «Дикий Шекспир». Я заглянул туда исключительно из-за вычурного названия. Ставили вовсе не Шекспира, а неизвестную мне современную пьесу, из которой я запомнил только две строки.
– Водка ждёт, электричка на Петушки отправляется, кабельные работы подождут, – громко объявлял парень, балансируя на стуле как акробат.
– Революции — полтинник, гражданам — юбилейный рубль, – отзывалась девушка в папахе. Папаха ей очень шла.

Акробата я узнал сразу: Артем Матусевич, мажор и удачливый засранец.

Я терпеть его не мог. Он поступил на юридический, не прикладывая никаких усилий, а я год штудировал учебники и на экзаменах так потел от ужаса, что отсыревала даже пачка сигарет в моем кармане. У него всегда водились свободные деньги, а я целое лето подрабатывал в баре, куда он заваливался с приятелями. Три «Зеленых Веспера»! Рецепт для неудачников: взбейте в шейкере абсент, водку и джин, а на чаевые купите домой обезжиренный творог. Пару раз я едва удерживался, чтобы не прилепить с размаху сторублевку к его загорелому лбу.
Матусевич видел меня за барной стойкой четыре раза в неделю на протяжении двух месяцев. Думаете, он хоть раз узнал меня?
Черта с два.

Говоря начистоту, потому мне и хотелось швырнуть чаевые в его самодовольную морду – чтобы он наконец посмотрел НА МЕНЯ, а не на шейкер.

Определенно, мне нечего было делать в «Диком Шекспире». Я направился к выходу и вдруг услышал за спиной:
– Подожди!
Я недоверчиво обернулся.

Матусевич махал рукой, явно приглашая меня к сцене. От него можно было ожидать чего угодно, и первым моим порывом было побыстрее свалить оттуда.

Самолюбие пересилило страх. Я подошел, стараясь сохранять независимый вид.
– Нужен писатель-пешеход, – сказал Артем, сев на корточки на краю сцены, так что его лицо оказалось вровень с моим. – Третье действующее лицо. Лобана только на роли живодеров брать, а ты годишься, у тебя как раз типаж мрачного интеллигента. Может, попробуешь?
– Живодера тебе припомню! – громко сказал мордатый парень с первого ряда.
– Соглашайся! – поторопила девица. – Полчаса осталось до конца репетиции.
До меня дошло. Эти двое звали меня сыграть в пьесе.
– А режиссер кто? – туповато спросил я.
Оба засмеялись, но необидно.
– Я режиссер, – сказал Матусевич. – Давай, забирайся.

3
Спустя пару недель я рискнул спросить у Артема, отчего он позвал именно меня. Каждый день в актовом зале болтались студенты, наблюдая за репетициями. Кто угодно сгодился бы на роль.
– Ну-у-у, бурлак, ты даешь, – протянул Матусевич. Всех нас он называл бурлаками, кроме Любки. – Ты же уникум. Никто больше в этом городе не умеет готовить «Зеленый Веспер». Я, можно сказать, твой давний поклонник.
Если бы после этих слов Артем попросил меня набить морду декану, я не задумался бы ни на секунду.

Это было веселое время. Мы ставили любительские спектакли, и чем глупее они были, тем больше мы смеялись. Мы задирали друг друга. Матусевич придумал «Тайный клуб»: в институте мы делали вид, что нас объединяет только театральная студия. Артем от души развлекался всей этой дурацкой мистификацией.

В том, что случилось потом, были виноваты все мы. Но если б не изобретательность Осина, этот замысел не воплотился бы в жизнь.
После я спрашивал себя: как я мог пойти на такое? О чем я думал?
Честный ответ таков: я думал о том, что наконец-то обрел свой клан, стал частью братства. Артем твердил, что мы отличаемся от других, и я ему верил. Мы все ему верили.
В глубине души иногда шевелился червячок сомнения. Но в тот день, когда Матусевич поделился с нами своей идеей, меня охватила всепоглощающая детская радость. Я больше не был тем ребенком, которого не зовут погонять мяч во дворе. Меня взяли в игру.

[читать дальше]
4
Шубин учился на одном курсе с нами.
Шубин был невыносим.
Он был отличник, разумеется, и даже больше, чем отличник: зануда, знающий ответы на все вопросы и презирающий тех, кто не так умен. За его успехами стояла не одаренность, как у Матусевича, а унылая ежедневная зубрежка. «Пятерки зарабатывает железной задницей», – говорили про него.

Не могу припомнить, чтобы Шубин улыбался. Ухмылка и сардоническое подергивание углом рта – единственные доступные ему выражения радости. Он всегда одевался в черное, и плечи его всегда были обсыпаны перхотью, о чем он, разумеется, не знал. Смешайте гипертрофированное самомнение, заносчивость, молчаливую, но внятно излучаемую уверенность в собственной исключительности и упакуйте в безликий черный футляр. Вот вам портрет Шубина.

Прибавьте к этому, что он двигался как деревянный, постукивая тростью, и незрячее его лицо с поджатыми губами было обращено немного вверх.

В тот день первой парой стояла физкультура. Отзанимавшись, мы ввалились в лекционный зал, и Артем картинно опустился на пол: сраженный гладиатор, простирающий руки к толпе. Послышался смех.

Из-за шума и хохота никто не расслышал стук трости. Шубин аккуратно обошел сидящих, а Артем оказался у него на пути. Помню отчетливо: белая трость плавно идет вперед, точно нос ледокола, и врезается в копчик гладиатору.
Движение выглядело легким, но Матусевич взвыл от боли.
– У тебя глаза вытекли, что ли? – заорал он, подскочил и увидел слепца.
– Прошу прощения, – сдержанно сказал тот.
Артем открыл рот и закрыл.
– Да добей уж его, Шубин! – крикнули сзади. – Он все равно смертельно ранен!

Теперь засмеялись все. Глупая шутка разнеслась, как искра по сухой траве, и пожар запылал вовсю. Аудитория содрогалась от дружного скандирования: «У-бей! У-бей! У-бей!» Большие пальцы у всех опущены вниз: гладиатору Артему Матусевичу суждено погибнуть.
– Я еще раз приношу свои извинения, – невозмутимо повторил Шубин. Удивительно, но его негромкий четкий голос был прекрасно слышен во всеобщем обезьяньем гаме.
Матусевич сердечно улыбнулся.
– Ничего, брат, бывает. – Он обернулся к зрителям, широко раскинув руки. – Товарищи! Колизей закрывается на обед! Тушеную тигрятину можете получить в девятом секторе.

Он все-таки переиграл их. Добился, чтобы смеялись вместе с ним, а не над ним. Он снова был всеобщий любимец, душа компании, победитель, герой, золотой мальчик и баловень судьбы.
Мы расселись на последнем ряду.
– Синячина будет? – поинтересовался Борька Лобан, откусив от бутерброда.
Матусевич повернулся к нему все с той же застывшей на губах улыбкой. Долю секунды я был уверен, что Артем заедет Лобану в челюсть, и, кажется, Борька решил точно так же. Надкушенный бутерброд выпал из его руки, мелькнул ужас.
– Иди сюда, шкура! – Артем, уже искренне смеясь, обхватил его за шею и потер коротко стриженую голову. – Сам ты синячина серпуховская!

5
Лекции по истории отечественного государства и права читал профессор Варфоломеев. Стремительно, несмотря на грузность, взлетал на кафедру, орлиным взором окидывал студентов, прокашливался, засовывал в рот незажженную сигарету, хлопал себя по лбу, словно только что вспомнив о запрете курения в стенах института, и с трагическим видом нес в ладонях сигарету к мусорному ведру. Это представление повторялось перед каждой лекцией и называлось «похороны бычка».

Однажды Варфоломеев привычно прокашлялся, сунул руку в карман и... На лице его отразилось отчаяние. Кто-то из студентов не растерялся: молниеносно подскочил и протянул пачку. Лектор одобрительно шевельнул бровью, пожевал фильтр, метко забросил сигарету в ведро и раскланялся, сорвав аплодисменты.

Был он неряшлив и пузат, отличался язвительностью, порой переходящей в грубость, обладал широчайшей эрудицией и всем девушкам говорил «кудрявая моя». Студенты его боготворили.
Высшим комплиментом из уст Варфоломеева было одобрительное: «С вами интересно дискутировать, коллега!» Чаще всех это слышал от него Матусевич.

– До конца лекции осталась пара минут... Используем это время, чтобы перенестись в прошлое и чуть-чуть освежить ваши знания. – Варфоломеев широко взмахнул рукой. – Итак: вторая половина семнадцатого века. Принимается законодательный акт, определяющий контроль за качеством товаров, вводятся клейма и печати производителя. И, между прочим, этим актом запрещается погрузка и выгрузка товаров с кораблей в темное время суток, дабы ничего не проскочило мимо работников таможни – разумная мера, не правда ли?

В зале засмеялись.

– Наконец, этим актом были регламентированы общие правила уплаты пошлин для русских купцов. Вопрос очевиден: что это за акт и в каком году он был принят?

Матусевич поднял руку.
– Артем, прошу вас.
– Разумеется, это Торговый устав тысяча шестьсот пятьдесят третьего года, – уверенно ответил Артем и добавил с точно рассчитанной толикой притворной обиды: – Нам можно бы вопросы и посложнее, Илья Ефимович!
– Можно, – согласился Варфоломеев, – когда научитесь правильно отвечать на простые. Будут ли еще варианты?
Артем обескураженно уставился на него.
– Новоторговый устав, – послышалось из угла. Все обернулись. Я смотрел, как Шубин медленно поднимается с места. – Принят в тысяча шестьсот шестьдесят седьмом году. Разрабатывался при непосредственном участии Ордина-Нащокина, действовал почти целый век, до тысяча семьсот пятьдесят пятого, когда был заменен Таможенным уставом.
– Исчерпывающий ответ, коллега!

Варфоломеев слегка поклонился, хоть Шубин и не мог этого видеть. По бледному лицу слепого скользнуло подобие улыбки.

Когда все вышли, Артем подбежал к профессору, но Варфоломеев не дал ему заговорить.
– Привыкли, что сначала вы работаете на репутацию, а потом репутация работает на вас, – сказал он, глядя в сторону. – Уверены, что за предыдущие два года достигли многого и можете расслабиться. – Артем пытался что-то сказать, но профессор резким взмахом руки отсек его возражения. – Однако ваши знания поверхностны, мой дорогой. Сегодня вы уверенно сели в лужу, а через пять лет пополните ряды высокооплачиваемых невежд.
– Илья Ефимович...
– Не терплю шапкозакидательства, – отчеканил Варфоломеев и ушел.

Лобан исчез: крестьянская смекалка подсказала ему, что после серьезного промаха лучше до поры до времени не показываться на глаза Артему. Эмиль увязался за Сенцовой (Люба не выносила профессора и называла его жирной шовинистической свиньей). Мы стояли вдвоем на кафедре, и я не знал, что сказать.
Было бы куда легче, если бы профессор отчитал меня, а не его.

То, о чем я назавтра даже не вспомнил бы, Артем переживал как публичное унижение. Мне было невыразимо жаль его! Однако я, стыдясь самого себя, не мог не испытывать чувства превосходства над моим другом с его обостренным чувством собственного достоинства. Стоят ли переживаний смешки однокурсников? А для него это было торжество черни над поверженным гением, не меньше.

Начало – здесь

3
Сказать, что я изумился, – значит ничего не сказать. Кюветы, фотоувеличитель в углу – совершенно такой, как был у меня, когда в юности я увлекался фотографией и сам печатал снимки; бутылки с реактивами, воронки и мензурки; наконец, светильник с красным фонарем... Я оказался в любительской фотолаборатории.

Но не оборудование поразило меня, а глянцевые листы, приколотые к пробковой доске над столом.

Это были репортажные снимки. Четыре снимка, сделанные не меньше десяти лет назад. Я так уверенно определяю срок, потому что с первого взгляда узнал людей, пойманных камерой.

Артем Матусевич.
Эмиль Осин.
Борька Лобан.
Люба Сенцова.
Мои сокурсники, с которыми я водил дружбу во времена студенчества!

И все они были мертвы.

[читать дальше]
Не на фотографиях, нет. Там, в черно-белой реальности, они были живы и совсем молоды. Третий курс? Четвертый? У Любки короткий ежик на голове: значит, третий. К началу учебного года она побрилась налысо, а любопытствующим и острякам заявляла, что проходит курс химиотерапии. Я бы побоялся шутить такими вещами, но Любке было начхать. Волосы у нее росли быстрее, чем трава по весне, и к концу сентября она уже пользовалась расческой, а те, кто поверил в ее выдумку, плевали ядом ей вслед.

Эмиль был сфотографирован в кафе, Матусевич – за рулем своей «тойоты», насупившийся Борька курил возле факультета, а Сенцова переходила улицу, глядя чуть мимо фотографа. Казалось, еще немного, и насмешливый взгляд упрется в меня, рассматривающего ее спустя восемь лет после того, как нога в черном мартинсе ступила на зебру.
Никого из них не осталось в живых. Я слышал, что Любка ввязалась в пьяную драку, а Осин сломал себе шею, свалившись в неогороженную яму, оставленную строителями. Про Артема толком не знаю – кажется, сердечный приступ. Борька Лобан утонул.

И вот они здесь, передо мной, на стене подвальной комнаты, в доме, где я оказался по чистой случайности.

Этого просто не могло быть.

Я взлетел по лестнице и обежал комнаты, заглядывая под кровати и в шкафы. Кто-то был здесь, в моем коттедже. Кто-то распечатал и повесил фотографии моих покойных приятелей, и произошло это недавно – поверхность двух кювет была еще влажной.

4
Рытвин ответил на мой звонок почти сразу.
– Никита! Рад слышать. Неужели сдал мою халупу? Я надеялся...
– Илья Евгеньевич, – перебил я, – у кого еще есть ключи от вашего дома?
– Э-э-э... Ни у кого! Только у нас с тобой.
– Не может быть! Вспомните, пожалуйста!

Я выдумал потенциальных клиентов, которые пожелали осмотреть подвал, а там неожиданно для всех оказалась лаборатория. О снимках на пробковой доске упоминать не стал.

– Это какая-то глупость, ей-богу, – с искренней, как мне показалось, растерянностью, сказал Рытвин. – Что за лаборатория? Я не фотограф. Ник, ты не бухой ли, часом?
– У кого еще есть ключи? – настойчиво повторил я.

Однако Рытвин стоял на своем. В конце концов он, похоже, решил, что это какой-то розыгрыш, и, благодушно похохатывая, повесил трубку.
А я остался в доме с фотографиями, которым неоткуда было здесь взяться.

У меня не имелось логического объяснения происходящему. Какой-то иррациональный страх мешал вновь спуститься в подвал; я запер верхнюю дверь, за которой начиналась лестница, и в совершенном смятении вернулся в свою обжитую комнату.

Два часа спустя электричка «Москва – Владимир» увозила меня из города. Я ехал к Тане. Моя прекрасная сестра – воплощенное благоразумие, и если кто и мог рассеять этот морок, то лишь она.

5

Вернулся я спустя четыре дня, совершенно успокоившийся. Таня убедила меня, что это недобрый розыгрыш хозяина, который, несомненно, навел обо мне справки, прежде чем передавать ключи от своего дома, и развесил в подвале фотографии, позаимствовав их у кого-нибудь из моих бывших сокурсников. Вряд ли он догадывался, какая участь постигла моих приятелей. Странная жестокая мистификация – только и всего.

Я напомнил сестре про кюветы. Она пожала плечами: должно быть, они были наполнены водой и за несколько месяцев высохли не полностью.

О женщина, оплот здравомыслия! О ясный практический ум! Я вошел в дом, весело насвистывая, как человек, которому сделали прививку от нелепых страхов. Отличный день! Мне даже удалось забежать на ипподром и посмотреть заезд. Бегущие лошади – невероятное зрелище. Именно то, что требовалось, чтобы окончательно прийти в норму.
Не стоило устраивать в подвале мемориал моего студенческого прошлого. Я неторопливо спустился, чтобы забрать снимки.

Распахнулась дверь, вспыхнул свет, и мне бросилось в глаза, что фотографий стало пять.

На пятом снимке был я.

6
Не помню, как швырял вещи в сумку. Мое первое осознанное воспоминание – тяжелый ключ, который подпрыгивает в моем кулаке, точно упрямое живое существо, не желающее лезть в замочную скважину.

В конце концов я просто сунул его в карман. Пусть в этот проклятый дом заходит кто хочет! У меня стучали зубы. Бежать! Бежать к сестре, в гостиницу, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Я вцепился в сумку и кинулся к дороге, но тут за моей спиной приглушенно зазвонил телефон.

Я забыл на столе свой сотовый.

Я стоял и слушал, как он надрывается, – старый телефон с царапинами на корпусе, служивший мне верой и правдой последние пять лет, – и понимал, что без него уходить нельзя. И дело даже не в том, что мне необходимо постоянно быть на связи, нет. Просто это было как... как оставить врагу свой талисман.

Фотографии смеющейся сестры, глупое селфи в кинотеатре, номер Алисы, ее сообщения, которые я так и не стер...
Нельзя все это бросить.

Я поставил сумку на землю, быстро зашел в дом, схватил надрывающийся телефон, увидел незнакомый номер на экране, подумал: «Спамеры, мать их!» – а в следующую секунду меня ударили по голове и я провалился в темноту.

Я обещала рассказать про обложку к тому детективу, который вот-вот должен выйти.
Обложки к последним книгам делает прекрасная художница Катя Белявская (плюс дизайнер издательства, разумеется). На практике это выглядит так: ещё до того, как сдать книгу, я обсуждаю с художницей сюжет и мы вместе продумываем, что должно быть отражено на обложке. По итогам обсуждения Катя делает карандашный эскиз, и если нам обеим он нравится, начинает работать над рисунком.
К книге "Кто остался под холмом" нам нужна была щука, из спины которой вырастает сказочный город, и золотые рыбки.
Вот, что получилось в итоге:
[щука и город]





Когда мы начали обсуждать новый детектив, я знала, что на обложке должна быть канарейка и какое-нибудь жутковатое существо. Змея? Очень уж страшно. Мерзкая жаба? Жабы редко бывают мерзкими, они вообще прекрасны в большинстве своём. Крыса? С крысой обложка тоже получалась жутковатенькая.

И тут выплыл крокодил.
Отлично! Крокодил, канарейка... Нам нужен был кто-то третий, кто бы их объединял. По сюжету подходит мотылёк – так канарейка и крокодил оказались вписаны в крыло мотылька.

Вот как выглядел набросок:

[набросок]


Он нас устраивал, и набросок превратился в рисунок:

[рисунок]


На этом бы нам и успокоиться. Но тут ВНЕЗАПНО я вспомнила, что вообще-то у книги, кроме сюжета, есть ещё и название. Оно приколочено к этому детективу намертво, и было совершенно немыслимо его поменять.

Детектив называется: "Человек из дома напротив".

Мы с Белявской озадаченно крякнули. Человека в нашей обложке не было вовсе. Она никак, совсем никак не пересекалась с названием.
Меж тем времени на переделку не оставалось – это во-первых, и мне нравилось то, что у нас уже есть, – это во-вторых.

Пораскинув мозгами, решили вместо человека изобразить скелет. Катя вписала его в тельце мотылька.
Получилось очень мило – и смешно, но история у меня не смешная, а жутковатая. Скелетик не годился.

[скелетик]


Тогда, отбросив человека, ухватились за дом – дом напротив. На другом крылышке мотылька появилось строение, совпадающее по цвету с крокодилом.

[дом напротив]

Все возликовали, осыпали друг друга цветами и сдали обложку вовремя. На этом сердце и успокоилось.
О том, как дизайнер "переводит" рисунок в обложку, расскажу как-нибудь в другой раз, а пока покажу то, что получилось. Если всё пойдёт как задумано, эта книга будет с десятого июня в магазинах.

[книга]

В воскресенье, в два часа дня, буду представлять её на Красной площади – в шатре номер пятнадцать (как звучит!), напротив Мавзолея (как звучит-2!). Приходите, буду очень рада! Правда, обещают грозу.

Я долго крепилась, потому что мне не нравится дублирование разговоров в фейсбуке и в ЖЖ, но всё-таки этим воспоминанием хочется поделиться.
Однажды дедушка взялся читать нам "Илиаду". Список кораблей не был ему интересен, как и прощание Гектора с Андромахой. Дедушка любил битвы.

[читать дальше]

–Тогда Диомед многомощный пикой взмахнул! – декламировал он. – И метнул не впустую он острую пику! В грудь меж сосков поразил он Фегеса и сбил с колесницы.
Мы с братом сжимались на диване.
– Гнал Мерион пред собою его и, настигнувши, пикой в правую сторону зада ударил; глубоко проникло острое жало в пузырь под лобковую кость!
Брат молча пытался нащупать у себя пузырь.
– Филеид, знаменитый копейщик, в голову острою пикой ударил Педея с затылка! – гремел дед. – Медь, меж зубов пролетевши, подсекла язык у Педея. Грянулся в пыль он и стиснул зубами холодное жало.
Затем Гипсенору отсекли руку. Астиноя сразили в грудь над соском. Гипейорну, огромным мечом по ключице ударив, вмиг от спины и от шеи плечо отрубили.
Хуже всего пришлось Пандару. Афина направила пику в нос недалёко от глаза. И, белые зубы разбивши, несокрушимая пика язык ему в корне отсекла и, острием пролетевши насквозь, замерла в подбородке.
Пандар умер.
– Так у него и душа разрешилась, и сила, – умиротворенно сообщил дедушка.
– Что это вы такое читаете? – спросила бабушка, заглянув в комнату.
– Камнем таким поразил он Энея в бедро, – обрадовался дедушка, – где головка входит в сустав тазовой, именуемый иначе чашкой. Чашку удар раздробил, сухожилия оба порвавши. Также и кожу тот камень зубристый сорвал у героя.
У бабушки стало сложное лицо. Мне было девять, брату шесть.
– Спятил на старости лет? – спросила она. – Убери эту гадость, почитай нормальную книжку!
Дедушка отложил "Илиаду" и достал из шкафа сборник сказок и легенд Дальнего Востока.
– Бродит Кугомни по тайге, питается Кугомни кровью, – прочел дедушка. – Когда сыт бывает, только языки вырывает и в запас откладывает. Зубы у него большие, желтые! Язык острый, как шило! На лице шерсть черная, а на руках когти медвежьи. Идет он по тайге и нюхает воздух. Заходит он в юрту, в юрте девочка ракушками играет. – Ты, девочка, немая? – спрашивает Кугомни. – Нет, – отвечает она. – Ну-ка, покажи язык, – говорит Кугомни. Высунула девочка язык, а Кугомни схватил его когтями и вырвал.
Брат с рёвом кинулся из комнаты. Бабушка побежала за ним.
– Дальше читаем про Кугомни? – осведомился дедушка.
– Про Трою! – заверещала я. – Про Илиаду!

– Как хорошо, когда у ребенка с детства развивается вкус к классической литературе, – безмятежно сказал дедушка и взял в руки потертый томик в красном переплете. – На чем мы остановились? Наземь кровавая пала рука, и глаза Гепсинору быстро смежила багровая смерть с многомощной судьбою.

Дорогие друзья, у меня тут намечаются две встречи с читателями. Обе на этой неделе. Первая – в "Молодой Гвардии" на Полянке (Б. Полянка, 28) – в среду, 23 января, в 18 часов. Вторая – в Московском доме книги на Арбате (Новый Арбат, дом 8): в пятницу, 25 января, в 18 часов. И туда, и туда можно прийти свободно, а на Арбате ещё и симпатичное кафе прямо возле выступающих (которые омрачают им чаепитие разговорами об убийствах).

И ещё славное: две моих книги перевели на болгарский и латышский. "Котов обижать не рекомендуется" и "Нежные листья и ядовитые корни" (комментаторы в фб объяснили, что в итоге получилась "Ядовитая нежность").
У "Котов" обложка традиционная, а у "Листьев" красивая, не похожая на то, что было в наших вариантах издания.

[традиционная]


[красивая]



А это бонус. Многие коты, я замечала, любят лежать на книгах. Матвей с Евсеем Харитоновичем не исключение.

[не исключение]