Эйлин О'Коннор

На семинаре по детской литературе мы начали обсуждать с участниками, как выйти начинающему автору на издательство. Я записала вкратце кое-какие соображения для группы; меня попросили перенести их и в ЖЖ.

В этом посте я немножко расскажу о собственном опыте (и об опыте тех, кого я наблюдала).

Начну с оговорки: мой подход – это точка зрения беллетриста. В детской литературе всё может быть по-другому. Нина Дашевская, прекрасный детский писатель, на встрече говорила, что её книга пять лет пролежала в "Росмэне", прежде чем "Росмэн" пришёл к ней и стал уговаривать напечататься у них. Но произошло это только после того, как Дашевская выиграла "Книгуру".

И всё-таки, пункт первый:

Самотёк читают.

Многие начинающие авторы убеждены, что нельзя просто так взять и отправить свой текст в издательство. Его либо украдут, либо сразу выбросят в корзину и плюнут сверху.

И то, и другое – неправда.

Красть (если речь идёт о серьёзных издательствах, много лет работающих на рынке) – себе дороже. Автор всегда может отправить себе собственную распечатанную книгу заказным письмом и потом пойти в суд, размахивая этим письмом. Даже один такой суд – это удар по репутации. Не то чтобы издательства ею особенно дорожили, но тут репутация напрямую связана с доходами, а это уже другая история.

Самотёк читают. Меня напечатали в АСТЕ и ЭКСМО именно так: я просто отправляла тексты детективов по электронной почте и звонила через два месяца. ВСЁ.

Пункт второй.

Девяносто девять процентов поступающего самотёка – лютый шлак. Просто лютый. Однажды редактор положил передо мной тридцать повестей, полученных за два дня, и я их прочла. Лучше бы я съела варёную луковицу.

Что из этого вытекает?

Через этот шлак надо пробиться. Попасть в тот один процент, который заинтересует редактора.

Здесь нужно четко понимать: редактор – скорее всего, девушка на низкой зарплате, НИЧЕГО не читающая в свободное от работы время, с литературными вкусами устрицы. Бывают счастливые исключения. Если вы на него попадёте – вам повезло. Но я видела в основном таких. Она пролистает максимум десять страниц вашей книги и бросит её в корзину.

Таким образом, первые десять страниц вашего текста должны быть такими, чтобы девушка с низкой зарплатой ими заинтересовалась.

А в идеале – первые ТРИ.

Как вы это сделаете – решайте сами.

Я подчеркиваю: вам не нужно ориентироваться на литературные вкусы этого редактора. Боже упаси. Ваша задача – миновать этого сонного цербера и выйти на второй уровень квеста: диалог с самим издательством.

Пункт третий:

Две присланные в издательство книги лучше, чем одна, а три книги лучше, чем две.

Издатель, как правило, думает языком цифр. Выражаясь проще: он прикидывает, сможет ли на вас заработать. Серия со сквозными персонажами будет продаваться дольше, чем одна-единственная книга.

Это НЕ ЗНАЧИТ, что я призываю вас писать "Гарри Поттера". Я вообще считаю, что серии – это позор нынешнего отечественного книгоиздательства. Но я советую серьезно отнестись к тому, как вы позиционируете себя в глазах издателя.

"Я тут написала одну книжечку, но вообще-то я работаю агрономом и не знаю, буду ли писать ещё" – это не очень удачный выход.

"Я написала три книги, показываю вам готовые и вычитанные, а вообще-то у меня дома есть ещё пять и задуманы еще десять. Работаю агрономом. Бесконечно черпаю из агрономии новые сюжеты" – это намного, намного лучше.

Только вам нужно помнить: правило десяти страниц относится ко всем книгам, которые вы присылаете. См. пункт второй.

На этом пока всё.
Если у кого-то уже есть опыт общения с издательствами – делитесь. Буду рада уточнениям, дополнениям и поправкам.

И, да: напечататься – не так сложно, как кажется. Это можно сделать разными путями. А вот пробиться к читателю намного сложнее. Но это уже совсем другая история.

Ура, наконец-то встреча с читателями! Друзья мои, презентация последнего детектива будет в этот четверг, 19 декабря, в 18.00, в Доме Книги "Молодая Гвардия" на Полянке. Вход свободный. Приходите, буду всем очень рада. Обсудим убийства и штоллены.

Промо-плакат с разбомблённой стеной:

[смотреть]



Тем, кто спрашивал об электронке: на Литресе появился предзаказ "Самой хитрой рыбы". 25 декабря – начало продаж.
https://www.litres.ru/elena-mihalkova/samaya-hitraya-ryba/


С новостями на этом всё, перейду к недоумению.

На днях бродила по книжному, искала Хмелевскую в подарок. Нет ни одного её детектива. Книжный – МДК на Арбате, то есть не маленький магазин с ограниченным ассортиментом. Консультанты сказали, что, цитирую, Хмелевскую больше не выпускают, и посоветовали искать её в букинистическом отделе.
Это было удивление номер раз. Хмелевская пользуется у нас огромной популярностью, у меня нет ни одного объяснения ее исчезновению. Вернее, есть одно: наследники авторских прав по каким-то причинам отказали всем российским издательствам. Но какое-то оно сомнительное.

Удивление номер два оказалось ещё неприятнее. Из сорока книг Шекспира в разных изданиях мне не смогли найти ни одной, где хоть какая-нибудь пьеса была бы напечатана в переводе Лозинского. "У нас только Пастернак". Да к чёрту Пастернака, при всём уважении! дайте Лозинского.
Не дали.
Что тоже, по-моему, очень странно. Лозинского любят многие, куда ж он делся?

У меня вышла новая книга. Собственно, её-то обложку я как раз и показывала.
Илюшин и Бабкин в ней имеются ).
По-моему, это самый добрый детектив, который я когда-либо писала. Не считая "Кто убийца, миссис Норидж?" – но та вообще стоит особняком.
На Литресе должна быть через пару-тройку недель. Как обычно, электронку задерживают, чтобы успел разойтись бумажный тираж.

Аннотация, как мне сказали, страшная.

"Что делать, если рядом с вами поселился убийца?
Не следите за ним.
Не злите его.
Не ссорьтесь.
Но главное – не давайте ему понять, что вы что-то знаете.
Что делать, если вы нарушили одно из правил?
БЕГИТЕ".

Где есть:
– в Лабиринте
– в Московском доме книги
– в Читай-городе
– в "Москве"

И только Озон в ответ на просьбу показать "Самую хитрую рыбу", доверчиво выкладывает филе трески и шторы для ванной с фотопечатью – впрочем, очень милые.

Поскольку книгу я сдала и она должна скоро выйти, с чистой душой показываю, как мы с Катей Белявской придумывали для нее обложку.

Факт номер один: Катя любит рисовать рыб.
Факт номер два: детектив называется "Самая хитрая рыба".
То есть с объектом изначально всё было ясно.
Поэтому, несколько внезапно, на первом варианте обложки возникла лиса.
Эскиз мне очень нравился. Лиса была веселая, хитрая, и она явно наслаждалась ситуацией.

[черно-белый эскиз лисы]




Однако, подумав, решили от нее отказаться. Во-первых, лиса появлялась не так давно – в "Следе лисицы на камнях". Там она и в названии, и на обложке. Во-вторых, она слишком дерзкая. А нам нужна была сообразительная, но уязвимая рыбка, которую любая зубастая тварь в пруду может обидеть – если доберётся до нее.

Отвергнув уклейку и плотву, остановились на самой очевидной.

[очевидная]





Из нее вырос эскиз. Вот она, умная, прячется под корнями дерева.

[прячется и смотрит]



Собственно говоря, по предыдущей картинке ясно, что основная работа к этому моменту уже сделана. Нам не пришлось прыгать десять раз по одному метру – мы сиганули один, но на десять. Потому что на эскизе видны все ключевые моменты: рыбка, прячется, умная, в корнях. А главное, корни – они же и дом.
Для меня это было важно. Это фактически буквальная иллюстрация к тексту, игра, которую до поры до времени понимаю только я.

Некоторое время спорили насчет цвета. На этом этапе золотая рыбка утратила видовую принадлежность, поскольку перестала быть золотой, зато обрела нежный голубой в пятнышках окрас. Пытались делать ее серебристой, но она смотрелась тускло, а красный был слишком агрессивен.

[посмотреть]



Оставалось довести малютку до ума. Так у нее появилась еще одна важная деталь:

[деталь]



И, наконец, обогатили иллюстрацию деталями: корешками, водорослями, структурой древесины и чушуей.

[с корешками]



На этом работа художника заканчивается и начинается работа дизайнера. Шрифты обложки (имя автора и название книги) уже заданы серией; остаётся цвет фона.

Первым был так называемый металлический, он же простой серый. Пожалуй, именно он мне и нравился больше остальных своей лаконичностью.

[серый вариант]



Но затем решили попробовать примерить сиреневые оттенки, один светлее, другой насыщеннее. Мой монитор показывает их близкими к лавандовому.

[две лаванды]




В итоге выбрали тот, что ярче, решив, что он будет выигрышнее смотреться. И заменили цвет шрифтов на красный, который я, опять же, недолюбливаю, поскольку он моментально стирается.

Очень надеюсь, что в типографии фон не уведут в грязно-сиреневый.

И мне по-прежнему кажется, что светлый лик автора на задней стороне обложки совершенно лишний, во всяком случае, в таком виде. Но попробовали вставить портрет в ч/б – тоже неудачно. Будем думать.

[лик на фоне разбомбленной стены]

Товарищи. Друзья. Соотечественники! И не только.
Несколько внезапно вышла ещё одна книга из серии "Эйлин О'Коннор". На этот раз – только фантастические рассказы. Она получилась неожиданно большой. Всё, что было написано для конкурсов, для разных сборников (в том числе не увидевших свет) – всё вошло сюда.

Из аннотации издательства:

"Они пришли за вашим роботом и вашей привычной жизнью. Они подсунули вам хромого кота и велели его гладить. Они покусились на святое, подменив знакомых каждому с детства Хрюшу и Степашку на своих нечестивых покемонов. Они предложили вам продать часть души за исполнение желания. Наконец, они замусорили ваше любимое место на берегу речки, а теперь хихикают над вами. И вообще, возможно, они инопланетяне, и один из них в образе великого сыщика разгуливает по улицам Лондона! Что вы будете делать? Возьмете верный ремингтон и пойдете спасать человечество? Тогда – вы признаны опасными!"

Рассказ, который дал название всему сборнику, я уже выкладывала. Вот он, если что.

Катя Белявская снова сделала обложку и рисунки-иллюстрации.

Вот с чего всё начиналось:



Да, традиционная история сотворения мира )

Итоговая обложка в развёрнутом виде:




И книга. Которой у меня пока нет, поэтому фото чужое и о качестве печати ничего не могу рассказать.



Где купить:
– на Лабиринте.
– в Московском доме книги
– в "Москве" на Тверской
– и в Читай-городе предзаказ

Тут крики "ура!", "бис!" и "автор красавчик".

Я очень люблю Андерсена, особенно "Русалочку", и не только сам текст, но и его визуализацию (простите за корявое выражение). Самостоятельное удовольствие – рассматривать картинки в любимой книжке; к счастью, оно не пропало с возрастом, и меня по-прежнему ужасно занимают иллюстрированные сказки. Нужно учитывать, что я в своих вкусах с детства сильно ушиблена Никой Гольц и Трауготами.

Напомню русалочку Ники Гольц.

Вот она появляется с сёстрами (обратите внимание, никакой цензуры, никаких, боже упаси, ханжеских лифчиков). Везде дальше под катом – несколько рисунков.

[посмотреть]


В детстве я узнавала черты взрослой русалки в половине бабушкиных соседок. Отдельное счастье для ребёнка с фантазией: они у меня по ночам плавали в болотах, как кикиморы, а днём мы с бабушкой встречали их, причесанных и опрятных, по дороге на рынок.




Бедная малютка заполучила свои ножки и сидит с растерянным личиком, охлаждает их в морской воде.



Ну, и напоследок – девушка во дворце. "Тут и русалочка подняла свои прекрасные белые руки, встала на цыпочки и понеслась в легком воздушном танце – так во дворце принца ещё никто не танцевал".





Большинство современных художников, берущихся за "Русалочку", вызывают у меня оторопь. Даже в виде откровенного китча они не смешны и не радуют взгляд  (апофеоз китча – любимый многими Ломаев; он просто убийца "Русалочки" в ее андерсеновском варианте). Что наши художники, что иностранные на этой сказке теряют даже отдаленное подобие вкуса и чувства меры; их русалки – то грудастые старые бабы, то тухлые синюшные рыбы-блондинки с цветами в волосах, будто списанными с ковриков для ванной.

И тут приехал ко мне мой Кристиан Бирмингем.

Думаю, многие его видели. Английский художник-иллюстратор, работает пастельными мелками на специальной бумаге для пастели. Исключительно успешен: огромные тиражи, персональные выставки и т.д.

И вот – "Русалочка". Она, как минимум, интересная.

Бирмингем балансирует на опасной грани красоты с красивостью, а от красивости один шаг до пошлости.
Русалочка у него – абсолютно современная, изумительной балетной красоты девочка. Этот художник, судя по тому, что я у него видела, вообще питает слабость к такому типажу: его Снежная Королева – это та же модель, только взрослая. Чистое нежное лицо, пухлые губы, широко расставленные глаза с приподнятыми внешними уголками.

[смотреть]



У русалочки длинные волосы, и с помощью ракурсов и распущенной гривы Бирмингем аккуратно обошел "проблему груди" .



Ведьма прямо отличная. Всем ведьмам ведьма.





Подводный мир подробен и красочен, это вам не Лисбет Цвергер (прекрасная, к слову), которая считала "Русалочку" одним из самых сложных текстов у Андерсена, потому что, цитирую, "все описания в этой книге настолько фантастичны и невероятно чудесны, что я как художник не могла бы проиллюстрировать их лучше доступными мне средствами, чем это сделал сам Андерсен словами" (за перевод интервью низкий поклон conjure).

[смотреть]



Подводный дворец, купола сияют как медузы; черепаха, акула и десятки рыбок.



Вот вам она, эта девочка, в образе Снежной Королевы. Глаза зазеленели, черты лица заострились, над носом поработал хороший пластический хирург, а в остальном – та же красавица.




Кроме того, Кристиан Бирмингем и с сёстрами нашей малютки не стал утруждать себя работой над разными типажами. Ну, цвет волос поменял девицам и решил, что этого достаточно.




Принц, традиционно, болван болваном. Не знаю, специально ли это сделано или просто художнику было неинтересно рисовать мужчину.

[смотреть]



Спасение принца. Русалочка рядом с этим загорелым мужланом совсем белоснежка.



Здесь он несколько симпатичнее, конечно. Удивительно в книге видеть чисто "киношный" ракурс. Бирмингем вообще этим пользуется вовсю.





Но как же прекрасно у него море. И судно, на которое девочка смотрит снизу сквозь толщу воды, и волны, в которых отражаются небеса.

[смотреть]



Кстати, здесь видно, что художник почти дословно следует за автором: "Дворец был из светло-желтого блестящего камня, с большими мраморными лестницами, одна из них спускалась прямо к морю. Великолепные золотые купола возвышались над крышей".




Одна из самых поэтичных картин, где современность личика не бросается в глаза, – русалочка, выплывающая на закате к поверхности моря.



И пена, светящаяся в лунном свете.



Это, по-моему, чистая Венеция. Воды пока не мутные – значит, до лета далеко.




Русалочка уже при дворце, на балу. Здесь нет черт лица и нет того летящего стремительного танца, который есть у Гольц: девочка неотличима от других фрейлин, она одна из многих.

[смотреть]



Самая, пожалуй, насыщенная деталями страница, – это знакомство принца с принцессой, которая станет его женой.



Принц с невестой. Смотрю на них и не могу отделаться от мысли, что и здесь вижу одну и ту же модель в трех видах: девочка в нижнем левом углу, сама русалочка и принцесса – впрочем, у той усредненные черты красавицы, так что я могу и додумывать.



Сестры дают русалочке нож, которым она должна убить принца, чтобы спастись.



Русалочка, конечно, не сможет, и превратится в пену морскую.


По большому счёту, я купила эту книгу за заключительные иллюстрации, за финал этой чудесной и грустной истории.
"... Но русалочка не чувствовала смерти; она видела каких-то прозрачных, чудесных созданий, сотнями реявших над ней. Она видела сквозь них паруса корабля и розовые облака в небе.
– Куда я иду?
– К дочерям воздуха!"

[смотреть]

Взгляд художника, а за ним и наш, поднимается всё выше и выше, к дочерям воздуха, одной из которых становится и Русалочка:



 К сияющим одеждам, среди которых можно прочесть и очертания лиц, и силуэты дельфинов, и птиц с волнами.




И, наконец, к розовеющим облакам над чайками, так высоко в небо, что вокруг остаётся только море и – далеко-далеко внизу – паруса корабля, похожие на белую пену, которую уносит ветер.

Прекрасная френдесса рассказала.
Она выступала на встрече с читателями. Рассказывала о своем творчестве. Наконец ведущий предложил зрителям задавать вопросы.
Читатель взял микрофон и спросил:
– Скажите, а когда вы начнёте писать серьёзные книги?
– Какие, например? – кротко спросила френдесса, написавшая несколько более чем серьёзных книг.
– Например, про ГУЛАГ, – ответил читатель.

Я не могу объяснить, почему это так смешно, и вполне допускаю, что в действительности это смешно только узкой группке людей, которых время от времени спрашивают, отчего они не пишут Нормальную Литературу, а занимаются непоймичем, но у меня вот уже который день в ответ на мысленный вопрос "куда повернуть сюжет" всплывает это веское "например, про ГУЛАГ".

(С другой стороны, меня как детективщика не может не радовать, что есть ещё люди, считающие, что чем больше смертей и насилия, тем масштабнее вклад автора в Литературу).

Начало – здесь
Продолжение – здесь


1
...Я очнулся в троллейбусе – словно вынырнул из сна. Снилось что-то важное. Но я совершил ошибку: пытался резко вытащить увиденное из памяти. В этом отношении сны подобны ящерицам: они не терпят, когда их грубо хватают, и оставляют ловцу лишь мертвый хвост.
За окном подпирала небо гигантская башня Триумф-Паласа. Я был в хорошо знакомом районе, на Соколе.
Как меня сюда занесло?
Прошлое выплывало обрывками, словно лоскуты размокшей газеты, которые проносит течением мимо потерпевшего кораблекрушение. Я мог прочесть лишь отдельные фразы.
Как я выбрался из квартиры? Помню, что дверь удалось выбить.
Голова болела так, словно накануне ее использовали вместо мяча в футбольном матче. Я пощупал лоб справа – ох и шишка! Кто-то ударил меня над виском... Если я напрягусь, смогу вспомнить его лицо.
Как я оказался в троллейбусе – вот вопрос.
Очевидно, мне удалось избавиться от веревки. Я сбежал – откуда? когда это произошло? – и зачем-то сел в троллейбус, идущий... Идущий куда?
Что это за маршрут?
– Шестьдесят пятый, голубчик, – ласково ответила сидящая рядом женщина, и стало ясно, что я говорил вслух.
Итак, я приближаюсь к метро «Аэропорт». Или, если посмотреть с другой стороны, я уезжаю из Серебряного Бора.
Мелькали осенние деревья за окном, гудели машины, и движение понемногу убаюкивало меня. Как хорошо сидеть, уставившись в окно, и ни о чем не думать. Даже грубая тяжесть в затылке понемногу отпускала.
Яснее всего из случившегося за последние дни я помнил пять фотографий в подвале коттеджа.

2
Мы познакомились на третьем курсе, когда в институте организовали театральную студию «Дикий Шекспир». Я заглянул туда исключительно из-за вычурного названия. Ставили вовсе не Шекспира, а неизвестную мне современную пьесу, из которой я запомнил только две строки.
– Водка ждёт, электричка на Петушки отправляется, кабельные работы подождут, – громко объявлял парень, балансируя на стуле как акробат.
– Революции — полтинник, гражданам — юбилейный рубль, – отзывалась девушка в папахе. Папаха ей очень шла.

Акробата я узнал сразу: Артем Матусевич, мажор и удачливый засранец.

Я терпеть его не мог. Он поступил на юридический, не прикладывая никаких усилий, а я год штудировал учебники и на экзаменах так потел от ужаса, что отсыревала даже пачка сигарет в моем кармане. У него всегда водились свободные деньги, а я целое лето подрабатывал в баре, куда он заваливался с приятелями. Три «Зеленых Веспера»! Рецепт для неудачников: взбейте в шейкере абсент, водку и джин, а на чаевые купите домой обезжиренный творог. Пару раз я едва удерживался, чтобы не прилепить с размаху сторублевку к его загорелому лбу.
Матусевич видел меня за барной стойкой четыре раза в неделю на протяжении двух месяцев. Думаете, он хоть раз узнал меня?
Черта с два.

Говоря начистоту, потому мне и хотелось швырнуть чаевые в его самодовольную морду – чтобы он наконец посмотрел НА МЕНЯ, а не на шейкер.

Определенно, мне нечего было делать в «Диком Шекспире». Я направился к выходу и вдруг услышал за спиной:
– Подожди!
Я недоверчиво обернулся.

Матусевич махал рукой, явно приглашая меня к сцене. От него можно было ожидать чего угодно, и первым моим порывом было побыстрее свалить оттуда.

Самолюбие пересилило страх. Я подошел, стараясь сохранять независимый вид.
– Нужен писатель-пешеход, – сказал Артем, сев на корточки на краю сцены, так что его лицо оказалось вровень с моим. – Третье действующее лицо. Лобана только на роли живодеров брать, а ты годишься, у тебя как раз типаж мрачного интеллигента. Может, попробуешь?
– Живодера тебе припомню! – громко сказал мордатый парень с первого ряда.
– Соглашайся! – поторопила девица. – Полчаса осталось до конца репетиции.
До меня дошло. Эти двое звали меня сыграть в пьесе.
– А режиссер кто? – туповато спросил я.
Оба засмеялись, но необидно.
– Я режиссер, – сказал Матусевич. – Давай, забирайся.

3
Спустя пару недель я рискнул спросить у Артема, отчего он позвал именно меня. Каждый день в актовом зале болтались студенты, наблюдая за репетициями. Кто угодно сгодился бы на роль.
– Ну-у-у, бурлак, ты даешь, – протянул Матусевич. Всех нас он называл бурлаками, кроме Любки. – Ты же уникум. Никто больше в этом городе не умеет готовить «Зеленый Веспер». Я, можно сказать, твой давний поклонник.
Если бы после этих слов Артем попросил меня набить морду декану, я не задумался бы ни на секунду.

Это было веселое время. Мы ставили любительские спектакли, и чем глупее они были, тем больше мы смеялись. Мы задирали друг друга. Матусевич придумал «Тайный клуб»: в институте мы делали вид, что нас объединяет только театральная студия. Артем от души развлекался всей этой дурацкой мистификацией.

В том, что случилось потом, были виноваты все мы. Но если б не изобретательность Осина, этот замысел не воплотился бы в жизнь.
После я спрашивал себя: как я мог пойти на такое? О чем я думал?
Честный ответ таков: я думал о том, что наконец-то обрел свой клан, стал частью братства. Артем твердил, что мы отличаемся от других, и я ему верил. Мы все ему верили.
В глубине души иногда шевелился червячок сомнения. Но в тот день, когда Матусевич поделился с нами своей идеей, меня охватила всепоглощающая детская радость. Я больше не был тем ребенком, которого не зовут погонять мяч во дворе. Меня взяли в игру.

[читать дальше]
4
Шубин учился на одном курсе с нами.
Шубин был невыносим.
Он был отличник, разумеется, и даже больше, чем отличник: зануда, знающий ответы на все вопросы и презирающий тех, кто не так умен. За его успехами стояла не одаренность, как у Матусевича, а унылая ежедневная зубрежка. «Пятерки зарабатывает железной задницей», – говорили про него.

Не могу припомнить, чтобы Шубин улыбался. Ухмылка и сардоническое подергивание углом рта – единственные доступные ему выражения радости. Он всегда одевался в черное, и плечи его всегда были обсыпаны перхотью, о чем он, разумеется, не знал. Смешайте гипертрофированное самомнение, заносчивость, молчаливую, но внятно излучаемую уверенность в собственной исключительности и упакуйте в безликий черный футляр. Вот вам портрет Шубина.

Прибавьте к этому, что он двигался как деревянный, постукивая тростью, и незрячее его лицо с поджатыми губами было обращено немного вверх.

В тот день первой парой стояла физкультура. Отзанимавшись, мы ввалились в лекционный зал, и Артем картинно опустился на пол: сраженный гладиатор, простирающий руки к толпе. Послышался смех.

Из-за шума и хохота никто не расслышал стук трости. Шубин аккуратно обошел сидящих, а Артем оказался у него на пути. Помню отчетливо: белая трость плавно идет вперед, точно нос ледокола, и врезается в копчик гладиатору.
Движение выглядело легким, но Матусевич взвыл от боли.
– У тебя глаза вытекли, что ли? – заорал он, подскочил и увидел слепца.
– Прошу прощения, – сдержанно сказал тот.
Артем открыл рот и закрыл.
– Да добей уж его, Шубин! – крикнули сзади. – Он все равно смертельно ранен!

Теперь засмеялись все. Глупая шутка разнеслась, как искра по сухой траве, и пожар запылал вовсю. Аудитория содрогалась от дружного скандирования: «У-бей! У-бей! У-бей!» Большие пальцы у всех опущены вниз: гладиатору Артему Матусевичу суждено погибнуть.
– Я еще раз приношу свои извинения, – невозмутимо повторил Шубин. Удивительно, но его негромкий четкий голос был прекрасно слышен во всеобщем обезьяньем гаме.
Матусевич сердечно улыбнулся.
– Ничего, брат, бывает. – Он обернулся к зрителям, широко раскинув руки. – Товарищи! Колизей закрывается на обед! Тушеную тигрятину можете получить в девятом секторе.

Он все-таки переиграл их. Добился, чтобы смеялись вместе с ним, а не над ним. Он снова был всеобщий любимец, душа компании, победитель, герой, золотой мальчик и баловень судьбы.
Мы расселись на последнем ряду.
– Синячина будет? – поинтересовался Борька Лобан, откусив от бутерброда.
Матусевич повернулся к нему все с той же застывшей на губах улыбкой. Долю секунды я был уверен, что Артем заедет Лобану в челюсть, и, кажется, Борька решил точно так же. Надкушенный бутерброд выпал из его руки, мелькнул ужас.
– Иди сюда, шкура! – Артем, уже искренне смеясь, обхватил его за шею и потер коротко стриженую голову. – Сам ты синячина серпуховская!

5
Лекции по истории отечественного государства и права читал профессор Варфоломеев. Стремительно, несмотря на грузность, взлетал на кафедру, орлиным взором окидывал студентов, прокашливался, засовывал в рот незажженную сигарету, хлопал себя по лбу, словно только что вспомнив о запрете курения в стенах института, и с трагическим видом нес в ладонях сигарету к мусорному ведру. Это представление повторялось перед каждой лекцией и называлось «похороны бычка».

Однажды Варфоломеев привычно прокашлялся, сунул руку в карман и... На лице его отразилось отчаяние. Кто-то из студентов не растерялся: молниеносно подскочил и протянул пачку. Лектор одобрительно шевельнул бровью, пожевал фильтр, метко забросил сигарету в ведро и раскланялся, сорвав аплодисменты.

Был он неряшлив и пузат, отличался язвительностью, порой переходящей в грубость, обладал широчайшей эрудицией и всем девушкам говорил «кудрявая моя». Студенты его боготворили.
Высшим комплиментом из уст Варфоломеева было одобрительное: «С вами интересно дискутировать, коллега!» Чаще всех это слышал от него Матусевич.

– До конца лекции осталась пара минут... Используем это время, чтобы перенестись в прошлое и чуть-чуть освежить ваши знания. – Варфоломеев широко взмахнул рукой. – Итак: вторая половина семнадцатого века. Принимается законодательный акт, определяющий контроль за качеством товаров, вводятся клейма и печати производителя. И, между прочим, этим актом запрещается погрузка и выгрузка товаров с кораблей в темное время суток, дабы ничего не проскочило мимо работников таможни – разумная мера, не правда ли?

В зале засмеялись.

– Наконец, этим актом были регламентированы общие правила уплаты пошлин для русских купцов. Вопрос очевиден: что это за акт и в каком году он был принят?

Матусевич поднял руку.
– Артем, прошу вас.
– Разумеется, это Торговый устав тысяча шестьсот пятьдесят третьего года, – уверенно ответил Артем и добавил с точно рассчитанной толикой притворной обиды: – Нам можно бы вопросы и посложнее, Илья Ефимович!
– Можно, – согласился Варфоломеев, – когда научитесь правильно отвечать на простые. Будут ли еще варианты?
Артем обескураженно уставился на него.
– Новоторговый устав, – послышалось из угла. Все обернулись. Я смотрел, как Шубин медленно поднимается с места. – Принят в тысяча шестьсот шестьдесят седьмом году. Разрабатывался при непосредственном участии Ордина-Нащокина, действовал почти целый век, до тысяча семьсот пятьдесят пятого, когда был заменен Таможенным уставом.
– Исчерпывающий ответ, коллега!

Варфоломеев слегка поклонился, хоть Шубин и не мог этого видеть. По бледному лицу слепого скользнуло подобие улыбки.

Когда все вышли, Артем подбежал к профессору, но Варфоломеев не дал ему заговорить.
– Привыкли, что сначала вы работаете на репутацию, а потом репутация работает на вас, – сказал он, глядя в сторону. – Уверены, что за предыдущие два года достигли многого и можете расслабиться. – Артем пытался что-то сказать, но профессор резким взмахом руки отсек его возражения. – Однако ваши знания поверхностны, мой дорогой. Сегодня вы уверенно сели в лужу, а через пять лет пополните ряды высокооплачиваемых невежд.
– Илья Ефимович...
– Не терплю шапкозакидательства, – отчеканил Варфоломеев и ушел.

Лобан исчез: крестьянская смекалка подсказала ему, что после серьезного промаха лучше до поры до времени не показываться на глаза Артему. Эмиль увязался за Сенцовой (Люба не выносила профессора и называла его жирной шовинистической свиньей). Мы стояли вдвоем на кафедре, и я не знал, что сказать.
Было бы куда легче, если бы профессор отчитал меня, а не его.

То, о чем я назавтра даже не вспомнил бы, Артем переживал как публичное унижение. Мне было невыразимо жаль его! Однако я, стыдясь самого себя, не мог не испытывать чувства превосходства над моим другом с его обостренным чувством собственного достоинства. Стоят ли переживаний смешки однокурсников? А для него это было торжество черни над поверженным гением, не меньше.

Тем временем "Человек из дома напротив" приехал в книжные магазины (крики "ура", "да здравствует" и всеобщее ликование)

Где точно есть:

– в Лабиринте
– в Читай-городе
– на Литресе
(традиционно в предзаказе, будет через месяц)
– в Московском доме книги
– в книжном магазине "Москва"

А на "Озоне" нет пока. Безобразие.

1

Я знаю, с чего все началось. Камера наезжает, камера берет крупный план: ключ в руке, замочная скважина. Темный дверной проем. Изнутри тянет холодом. Все дома, где давно никто не жил, пахнут одинаково.

Вот он, поворотный момент моей биографии: первое октября.

В этот день я нарушил закон.[читать]
Две спортивные сумки и офисное кресло – с этими пожитками я переехал в коттедж. Больше у меня ничего не было.

Сильнее всего я цеплялся за кресло, хотя, видит Бог, в новом доме хватало стульев и диванов. С первого октября я стал королем, владения мои были необъятны – триста квадратных метров полезной площади! Но я перевез туда свой потертый трон, символ не совсем утерянной власти над самим собой, мое транспортное средство в светлое будущее – на четырех колесиках, из которых одно постоянно заедало. Человека, у которого есть офисное кресло, нельзя назвать совсем уж пропащим.

Сколько дней назад это случилось? Хотелось бы мне знать! Я сижу на полу в незнакомой комнате, на картонке передо мной миска с водой. Рук не чувствую: кажется, связаны. Единственное окно небрежно заклеено малярным скотчем, сверху сквозь узкую полосу пробивается свет.

За дверью кто-то ходит.

Десять минут назад я пытался позвать на помощь, но сумел издать только жалкий писк: «Мама!» – как ребенок, испуганный ночным кошмаром, но знающий, что мать в соседней комнате: она придет, успокоит его и прогонит черных тварей, гнездящихся под кроватью.

Мама давно умерла. Я здесь один, перед железной миской, в которой отражается мое перекошенное лицо. Нет, все началось не первого октября. Раньше.

2
Из съемной квартиры меня выставили. На лестничной клетке, где я притулился, возник откуда-то черный кот с круглой сытой рожей и запрыгнул на подоконник. Так мы и сидели: домашний кот и бездомный я. Будущее представлялось мне заброшенным тоннелем метро, по которому я бреду, пока других пассажиров уносит в выбранном направлении поезд с кондиционером и бесплатным вай-фаем. Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – «Начало Семейной Жизни». За ней «Ипотека» – проскочить бы ее побыстрей! – и «Карьерный Рост» (платформа справа).

А у меня ржавые рельсы и полная неизвестность впереди.

Я погладил кота. И вдруг из темноты мне навстречу выступил в ореоле слабого света Илья Евгеньевич Рытвин.

Рытвин появился в моей жизни чуть меньше года назад. Один из тех людей, которые везде и со всеми ведут себя как со старинными приятелями; эта манера заставляла меня чувствовать себя не в своей тарелке. Он переезжал во Францию, а свой дом в Подмосковье хотел сдать на длительный срок. Ему посоветовали меня – вот и вся история.

Он не назвал рекомендателя. Но я был так счастлив внезапно свалившейся работе, что не стал допытываться. Рытвин вручил мне необходимые документы и отбыл, сообщив напоследок, что не собирается меня контролировать.

Вскоре стало ясно, что радоваться нечему. Двадцать километров от кольцевой; коттеджный поселок; большой одноэтажный дом. Вокруг – ничего. Ни озер, ни леса, ни захудалой речушки: бескрайнее голое поле, а на нем жмутся друг к другу дома, как испуганные дети. Очень странное место! Впрочем, за два года я насмотрелся на странные места, которые люди выбирали себе для жизни.

Но рытвинский дом никому не подходил.
Спустя полгода я мог лишь молиться о том, чтобы пришел дурак с деньгами, которого соблазнили бы двадцатиметровая кухня, три санузла и утепленная мансарда.

Что ж! Мое желание сбылось, хоть и в несколько извращенной форме.
Здравствуйте. Меня зовут Никита Сафонов, я дурак без денег. И я тот человек, который поселился в доме Рытвина.

В чужом доме.

На двадцатиметровой кухне я заваривал «Доширак». Санузлами пользовался поочередно, назначив утренний, дневной и вечерний. Протирал влажной тряпкой единственную полюбившуюся мне вещь, реликтовое чудовище: огромный дисковый ретро-телефон, на вид годов эдак двадцатых, с тяжелой трубкой, напоминавшей шланг для душа, и буквами от А до Л во внутреннем круге. В подвал не спускался до того самого дня, когда...

Но об этом позже.

Утром я пешком шел до станции. Автобус вез меня по пробкам в Москву. Я глазел на желтеющие деревья, на девушек в ярких куртках и размышлял о том, что для неудачника я не так уж плохо устроился. Какая-нибудь работенка да подвернется. Мне требуется не так уж много: перезимовать, подкопить денег и вернуться к нормальной жизни.

Последний год слился в нескончаемый день дохлого сурка. А здесь я наконец-то ожил.

Соседям я хотел представиться сторожем, однако никто не проявил ко мне интереса. Единственный, кто заглядывал в гости, – чей-то полосатый котяра, наглый и ласковый. Он готов был продать восемь жизней из девяти за быстрорастворимую лапшу, и время от времени я угощал его. В благодарность он оставлял на крыльце задушенных мышей.

Если утром ты находишь на перилах бездыханного грызуна, не торопись возмущаться. Подумай о том, что кто-то заботится о тебе.

Лишь одно беспокоило меня – человек из дома напротив.

Двухэтажный дом белел за кованой оградой, вблизи от дороги. Возвращаясь из города, краем глаза я замечал, как кто-то перемещается по первому этажу, явно следуя за мной. Силуэт возникал в одном окне, в другом, в третьем... Я чувствовал на себе внимательный взгляд. Однажды я резко обернулся, и обитатель коттеджа исчез. Он не особенно таился, но и не желал, чтобы я рассмотрел его.

Когда это повторилось на седьмой день, я свернул с дорожки, перемахнул через невысокое ограждение и позвонил в дверь. Мне показалось, внутри слышны приглушенные шаги. Но никто не открыл.

Вечером десятого октября я бессмысленно бродил по комнатам и вдруг решил спуститься в подвал. Зачем? Не могу сказать наверняка. Меня взволновала случайная встреча с давним знакомым, которого я считал умершим, а потом я заскучал и от скуки решил осмотреть свое временное пристанище.

Подвальное помещение оказалось закрыто. Я растерялся. Стоя на освещенной лестнице с бесполезным тяжелым фонарем в руке, я зачем-то постучал по двери и прислушался, словно мне могли ответить изнутри.

Для чего запирать подвал?

Долю секунды я колебался, не повернуться ли мне и не уйти, выкинув из головы железную дверь и то, что за ней скрыто. Поступи я так, моя жизнь сложилась бы иначе, и я не сидел бы сейчас на холодном полу перед миской с водой. Но любопытство пересилило. Я поднялся наверх, обыскал холл и в глубине выдвижного ящика нашел ключ.
Отперев дверь, я постоял, собираясь с духом, и толкнул ее, стараясь казаться уверенным неизвестно перед кем. Студия для съемок порнографических фильмов? Коллекция оружия? Склад героина? Труп? Я принюхался. Пахло только пылью и чем-то химическим, очень знакомым. Я обругал себя идиотом, сообразив, что ни один человек в своем уме не станет сдавать дом с трупом в подвале, разве что у него на редкость специфическое чувство юмора.

Я включил свет и вошел.

(продолжение следует)